Морвенна обняла меня и склонила голову мне на плечо. Волосы у нее были такие же золотые, как у Кайнвин. И пахли так же.
— Может, это вообще не магия, — вздохнула она.
— Коли не магия, она бы давно умерла, — ответил я.
— Есть одна женщина в Повисе; говорят, весьма искусная.
— Так пошлите за ней, — устало проговорил я, хотя в колдунах я давно изверился. У нас перебывало уже десятка два: все они охотно брали золото, но ни один не справился с недугом. Я приносил жертвы Митре, я молился Белу и Дон, но ничего не помогало.
Кайнвин застонала, стон перешел в крик. Я вздрогнул и мягко оттолкнул Морвенну.
— Я пойду к ней.
— Отдохни, отец, — предложила Морвенна, — я посижу с мамой.
И тут я заметил посреди двора закутанную в плащ фигуру. Мужчина это или женщина? И как давно она там стоит? Мне казалось, еще мгновение назад двор был пуст, а теперь вот передо мной — темная тень. Низко надвинутый капюшон прикрывал лицо от лунного света, и я вдруг испугался, что это сама смерть. Я шагнул навстречу.
— Кто ты? — спросил я.
— Ты меня не знаешь, лорд Дерфель Кадарн. — Голос был женский. С этими словами гостья откинула капюшон, и я увидел, что лицо ее выкрашено в белый цвет, а глаза обведены сажей: ни дать ни взять оживший череп. Морвенна задохнулась от ужаса.
— Кто ты? — повторил я.
— Я — дыхание западного ветра, лорд Дерфель, — прошелестела она, — я — дождь, что льется на Кадайр Идрис, я — иней, посеребривший пики Эрири. Я — посланница времен задолго до королей, я — Плясунья. — Она рассмеялась, и смех ее был что безумие в ночи. Заслышав этот звук, из комнаты больной вышли Талиесин с Галахадом и застыли в дверях, во все глаза глядя на хохочущую гостью с белым лицом. Галахад осенил себя крестом, а Талиесин дотронулся до железной задвижки на двери.
— Иди сюда, лорд Дерфель, — приказала женщина. — Иди ко мне, лорд Дерфель.
— Ступай, лорд, — ободрил меня Талиесин, и я вдруг преисполнился надежды, что заклинания вшивого друида все-таки сработали, ибо хотя они не избавили Кайнвин от хвори, зато привели во двор это привидение. И я шагнул в лунный свет и подошел к закутанной в плащ незнакомке вплотную.
— Обними меня, лорд Дерфель, — приказала гостья, и было в ее голосе что-то от гниения и грязи, но я стиснул зубы, и шагнул вперед, и обнял ее за хрупкие плечи. Пахло от нее медом и пеплом. — Ты хочешь, чтобы Кайнвин выжила? — шепнула она мне на ухо.
— Да.
— Тогда ступай со мной, — прошептала она в ответ и выскользнула из моих объятий. — Прямо сейчас, — повторила она, видя, что я колеблюсь.
— Я схожу за плащом и мечом, — сказал я.
— Там, куда мы идем, меч тебе не понадобится, лорд Дерфель, а плащ можешь разделить со мной. Ступай сейчас, или обречешь госпожу свою на новые муки. — С этими словами она повернулась и пошла со двора.
— Иди! — приказал мне Талиесин. — Иди же!
Галахад бросился было за мной, но женщина обернулась в воротах и велела ему остаться.
— Лорд Дерфель пойдет один, — промолвила она, — или не пойдет вовсе.
И я пошел — на север, в ночь, следом за смертью.
Мы шли всю ночь, и к восходу добрались до подножия высоких холмов, а провожатая моя спешила все дальше и выбирала тропы, уводившие нас как можно дальше от селений. Женщина, что назвалась Плясуньей, шла босиком и порою подпрыгивала, словно во власти неудержимой радости. Час спустя после восхода, когда солнце затопило холмы расплавленным золотом, она остановилась у неглубокого озерца, плеснула водой себе в лицо и потерла щеки пучком травы, смывая смесь меда и пепла, которой выбелила кожу. До той минуты я не знал, молода она или стара, но теперь убедился, что ей около двадцати и она на диво хороша собой. Лицо у нее было нежное, точеное, живое, глаза — счастливые; на губах блуждала улыбка. Она знала цену своей красоте и рассмеялась, заметив, что и я не остался к ней равнодушен.
— Не хочешь ли возлечь со мною, лорд Дерфель? — спросила она.
— Нет, — отвечал я.
— А ради исцеления Кайнвин — возлег бы ты со мною?
— Да.
— Но так ты ее не исцелишь, нет-нет! — Она рассмеялась, обогнала меня и, сбросив тяжелый плащ, осталась лишь в тонком полотняном платье, облегающем гибкое тело. — Ты меня помнишь? — спросила она, оборачиваясь ко мне.
— А я должен тебя помнить?
— Я-то тебя помню, лорд Дерфель. Ты взирал на мое тело голодными глазами, да ты и был голоден. О, как голоден! Помнишь? — С этими словами она закрыла глаза и прошлась вниз по крутой тропке навстречу мне легкой, выверенной поступью, на каждом шаге приподнимаясь на пальцах и вытягивая носок, и я тотчас же узнал ее. Узнал светящуюся нимфу — видение, некогда явленное во тьме Мерлином.
— Ты Олвен, — проговорил я: имя воскресло в памяти даже спустя годы. — Олвен Серебряная.
— Ага, значит, все-таки помнишь! Теперь я старше: столько лет прошло. Олвен-в-Летах, — рассмеялась она. — Ну же, господин! Принеси плащ.
— А куда мы идем?
— Далеко, господин, далеко. Туда, где берут начало ветра, и зачинаются дожди, и рождаются туманы; туда, где нет королей. — И Олвен закружилась в пляске; похоже, устали она не ведала. Весь день напролет она танцевала — и весь день напролет молола чушь. Думается, она была безумна. Раз, пока мы шли через неглубокую долинку, где в серебристой листве дерев играл ветерок, она, стянув с себя платье, танцевала на траве нагая — нарочно, чтобы возбудить и искусить меня. Видя, что я упрямо бреду вперед, не поддаваясь на ее подначки, Олвен просто-напросто рассмеялась, перебросила платье через плечо и зашагала рядом со мной, как если бы нагота нимало ее не смущала.
— Это я принесла проклятие в твой дом, — гордо сообщила она.
— Зачем?
— Затем, что так было надо, вот зачем, — отвечала она с простодушной искренностью, — а теперь чары нужно снять! Потому мы и идем в горы, господин.
— К Нимуэ? — спросил я, заранее зная ответ; думается, в тот самый миг, как Олвен впервые появилась во дворе, я уже понял: пойдем мы к Нимуэ.
— К Нимуэ, — радостно согласилась Олвен. — Понимаешь, господин, час пробил.
— Что еще за час?
— Час великого завершения, — откликнулась Олвен и сунула платье мне в руки, чтобы не мешалось. И, подпрыгивая, обогнала меня, то и дело оборачиваясь, лукаво на меня поглядывая и наслаждаясь моей невозмутимостью. — Люблю побегать нагишом под солнышком, — призналась она.
— Что такое великое завершение? — полюбопытствовал я.
— Мы превратим Британию в блаженную обитель, — объяснила Олвен. — Не будет ни хворей, ни голода, ни страхов, ни войн, ни гроз, ни одежды. Все закончится, господин! Горы обрушатся, реки повернут вспять, моря вскипят, и завоют волки, а когда все завершится, страна сделается золотой и зеленой, вне времени, вне хода лет, и все мы уподобимся богам и богиням. Вот я буду древесной богиней. Я стану повелевать лиственницей и грабом, стану танцевать на заре, а с наступлением сумерек любиться с золотокожими мужами.