— И долго ему сидеть в темнице? — полюбопытствовал Галахад.
— Пока Артур не простит его, — пожал плечами я, — а в один прекрасный день так оно и будет: Артур всегда прощает врагов.
— Как это по-христиански.
— Как это глупо, — возразил я, сперва убедившись, что Гвидр меня не слышит: мальчуган отошел полюбоваться на медведя. — Вот чего даже вообразить себе не могу, так это чтобы Артур простил твоего единокровного братца, — продолжал я. — Я его тут видел недавно.
— Ланселота? — изумленно охнул Галахад. — И где же?
— При Кердике.
Галахад перекрестился, не обращая внимания на хмурые взгляды прохожих. В Дурноварии, как и в большинстве городов Думнонии, жили главным образом христиане, но сегодня улицы заполонили язычники из окрестных деревень, и у многих руки чесались затеять драку с врагами-христианами.
— Думаешь, Ланселот станет сражаться на стороне Кердика? — спросил меня Галахад.
— А что, он умеет сражаться? — язвительно отозвался я.
— Вообще-то да.
— Тогда, если он и впрямь возьмет в руки оружие, то — на стороне Кердика.
— Тогда молю Господа, чтобы мне предоставилась возможность убить его, — проговорил Галахад и вновь осенил себя крестом.
— Если замысел Мерлина удастся, никакой войны не будет, — сказал я. — Будет резня, и возглавят ее боги.
Галахад улыбнулся.
— Будь со мной честен, Дерфель: замысел удастся?
— Все мы здесь для того, чтобы это узнать, — уклончиво проговорил я. И тут меня осенило: а ведь в городе наверняка найдется десятка два саксонских шпионов, что пришли за тем же самым. Скорее всего, это бритты из свиты Ланселота, они же могут незамеченными смешаться с возбужденной толпой, которая между тем все прибывала и прибывала. Если Мерлин потерпит неудачу, подумал я, саксы воспрянут духом — и тем суровее окажутся весенние битвы.
Дождь припустил сильнее, я окликнул Гвидра, и мы все трое бегом бросились обратно во дворец. Гвидр принялся упрашивать отца: дескать, пусть ему позволят наблюдать за обрядом с поля под самыми укреплениями Май Дуна, но Артур лишь покачал головой.
— Если дождь не прекратится, то в любом случае смотреть будет не на что, — объяснил Артур. — Ты простудишься, и тогда… — И он оборвал себя на полуслове. Он собирался сказать: и тогда твоя мама на меня рассердится.
— И тогда ты заразишь Морвенну и Серену, — докончил я, — а я подхвачу простуду от них, а твой отец — от меня, и когда нагрянут саксы, вся наша армия будет чихать и сморкаться.
Гвидр на секунду задумался, решил, что это была шутка, и вновь потянул отца за рукав.
— Ну пожалуйста! — взмолился он.
— Ты будешь смотреть из верхней залы, вместе со всеми нами, — стоял на своем Артур.
— Папа, а тогда можно, я вернусь поглядеть на медведя? Зверюга уже пьян, на него вот-вот собак спустят. Я встану под навес и не промокну. Честное слово. Папа, ну пожалуйста.
Артур отпустил мальчишку, я послал Иссу присмотреть за ним, и мы с Галахадом поднялись в верхнюю дворцовую залу. Год назад, когда Гвиневера время от времени наезжала во дворец, в нем царили изящество и чистота, но теперь заброшенное здание пребывало в запустении и повсюду лежала пыль. Построили его еще римляне, и Гвиневера пыталась некогда восстановить древнее великолепие чертогов, но Ланселотовы войска разграбили их во времена мятежа, а приводить покои в порядок никто не стал. Люди Кунегласа развели огонь прямо на полу, и миниатюрные плитки трескались от жара. Сам Кунеглас стоял у широкого окна и оттуда мрачно глядел поверх соломенных и черепичных крыш Дурноварии в сторону склонов Май Дуна, едва различимых за пеленой дождя.
— Ведь распогодится, правда? — взмолился он, завидев нас.
— Чего доброго, польет еще сильнее, — заметил Галахад, и при этих словах на севере зарокотал гром и дождь заметно усилился: капли так и отскакивали от крыши на четыре-пять дюймов. Дрова на вершине Май Дуна здорово вымокли, но пока, надо думать, пострадали лишь верхние слои, а в глубине завалов древесина сухая. Собственно, внутрь вода не просочится еще с час или более такого ливня, а сухая растопка в середине очень скоро вытопит влагу из отсыревших веток, однако если дождь затянется до ночи, костры так и не разгорятся толком.
— По крайней мере, под дождем пьяные протрезвеют, — отметил Галахад.
В дверях появился епископ Эмрис в черной, насквозь промокшей и заляпанной грязью рясе. Он опасливо оглянулся на грозных язычников — копейщиков Кунегласа — и поспешно присоединился к нам у окна.
— Артур здесь? — спросил он.
— Он где-то во дворце, — отозвался я и представил Эмриса королю Кунегласу, добавив, что епископ — из числа наших добрых христиан.
— Уповаю, что все мы добры, лорд Дерфель, — проговорил Эмрис, кланяясь королю.
— По мне, так добрые христиане — это те, которые не бунтовали против Артура, — откликнулся я.
— А был ли это бунт? — промолвил Эмрис. — Думается, лорд Дерфель, это было безумие, порожденное благочестивой надеждой, и смею сказать, что сегодня Мерлин делает в точности то же самое. Подозреваю, он останется разочарован, так же как не оправдались надежды моей бедной паствы в прошлом году. Но к чему приведет разочарование нынешней ночи? Вот зачем я здесь.
— Так к чему же оно приведет? — заинтересовался Кунеглас.
Эмрис пожал плечами.
— Если Мерлиновы боги так и не появятся, о король, кого во всем обвинят? Христиан. А кого вырежет толпа? Опять же христиан. — Эмрис осенил себя крестом. — Хочу, чтобы Артур дал слово защитить нас.
— Уверен, он даст — и охотно, — заверил Галахад.
— Ради тебя, епископ, даст, — добавил я. Во времена смуты Эмрис остался верен Артуру: хороший был человек, пусть и осмотрителен в советах столь же, сколь тучен телом. Подобно мне, престарелый епископ входил в королевский совет, что видимости ради наставлял Мордреда в делах правления, хотя теперь, когда король наш был узником в Линдинисе, совет собирался редко. Артур общался с советниками с глазу на глаз, а затем принимал решения сам, но на самом-то деле что-то решать требовалось лишь там, где речь шла о подготовке Думнонии к вторжению саксов, и все мы были рады-радехоньки переложить это бремя на Артуровы плечи.
Промеж серых туч скользнула раздвоенная молния, а мгновение спустя раздался удар грома, да такой оглушительный, что все мы непроизвольно пригнулись. Проливной дождь внезапно усилился еще больше, свирепо забарабанил по крышам, и яростно взбурлили ручьи грязной воды, струящиеся по улицам и переулкам Дурноварии. По полу растеклись лужицы.
— Может, боги не хотят, чтобы их призывали? — угрюмо предположил Кунеглас.
— Мерлин говорит, они далеко, — отозвался я, — так что дождь — не их рук дело.
— Что, несомненно, доказывает: за этим дождем стоит Бог еще более великий, — гнул свое Эмрис.