Book.

— Чем скорее мы сделаем это, тем лучше, — сказал я, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Тогда пошли? — предложил Пирлиг.

— Мы просто пойдем к воротам! — крикнул я своим людям. — Не бегите! Делайте вид, что вам и положено здесь находиться!

Так мы и поступили.

И так, с прогулки по улице Лундена, начался тот горький бой.

У Ворот Лудда осталось не больше тридцати человек. Некоторые были часовыми, поставленными, чтобы охранять проход под аркой, но большинство — зеваками, взобравшимися на укрепления, чтобы посмотреть на вылазку Зигфрида. Крупный одноногий мужчина взбирался на костылях по неровным каменным ступеням. Он остановился на полдороге и повернулся, когда мы приблизились.

— Если поторопишься, господин, — крикнул он мне, — то сможешь к ним присоединиться!

Он назвал меня господином, потому что видел господина, лорда войны.

Лишь небольшая горстка людей отправилась на войну, снарядившись так, как я. Вожди, ярлы, короли, лорды; те, кто убил достаточно народу, чтобы скопить состояние, необходимое для покупки кольчуги, шлема и оружия. И не просто обычной кольчуги. Моя, например, была франкской работы и стоила больше военного корабля. Ситрик отполировал ее песком, так что она сияла, как серебро. Подол кольчуги достигал колен; на нем висело тридцать восемь маленьких молотов Тора — некоторые костяные, некоторые из слоновой кости, другие — серебряные, но все они некогда висели на шеях храбрых врагов, убитых мною в бою. Я носил эти амулеты для того, чтобы, когда попаду в пиршественный зал мертвых, бывшие владельцы амулетов узнали меня, поприветствовали и выпили со мной эля.

На мне был шерстяной черный плащ, на котором Гизела вышила белый зигзаг молнии, тянувшийся от шеи до пят. Плащ мог стать помехой в битве, но пока я его не снял, потому что из-за него казался больше, хотя я и без того был выше и шире большинства мужчин. На шее моей висел молот Тора, и только он был дешевым — несчастный амулет из железа, которое постоянно ржавело. Из-за того, что его год за годом отчищали и драили, амулет стал тонким и уродливым, но я завоевал его с помощью кулаков, когда был еще мальчиком, и любил его.

И я носил свой амулет в тот день. Мой великолепный шлем был отполирован так, что его сияние слепило глаза, инкрустирован серебром и увенчан серебряной головой волка. Защищавшие лицо пластины были украшены серебряными спиралями. Один лишь шлем мог сказать врагу, что я богатый человек. Тот, кто убил бы меня и забрал себе этот шлем, сразу бы разбогател, но мои враги первым делом забрали бы браслеты, которые я на датский манер носил поверх рукавов кольчуги. Браслеты были серебряными и золотыми, и их было так много, что некоторые располагались выше локтя. Они говорили об убитых мною врагах и накопленном богатстве. Сапоги были из толстой кожи; нашитые на них железные пластины отражали удары копья, направленные из-под щита. На щите, окаймленном железом, красовалась волчья голова — мой знак. У моего левого бедра висел Вздох Змея, а у правого — Осиное Жало.

Я шагал к воротам, и поднимающееся за моей спиной солнце бросало длинную тень на грязную улицу.

Я был военным владыкой в расцвете великолепия и пришел сюда, чтобы убивать, хотя у ворот об этом никто не знал.

Они видели, как мы идем, но приняли нас за датчан. Большинство врагов находились на высоких укреплениях, лишь пятеро стояли в открытых воротах и наблюдали, как войско Зигфрида течет вниз по короткому крутому склону к Флеоту.

За рекой, недалеко от берега, находилось селение саксов, и я надеялся, что Этельред все еще там.

— Стеапа! — окликнул я. — Возьми своих людей и убей этих засранцев под аркой ворот!

Мы все еще были достаточно далеко от ворот, чтобы никто не услышал, что я говорю по-английски.

Похожее на череп лицо Стеапы осветилось улыбкой.

— Хочешь, чтобы я закрыл ворота? — спросил он.

— Оставь их открытыми, — сказал я.

Я хотел заманить Зигфрида обратно, чтобы его закаленные люди не оказались посреди фирда Этельреда. Если ворота останутся открытыми, Зигфриду больше захочется напасть на нас.

Ворота стояли между двумя массивными каменными бастионами, каждый из которых имел лестницу, и я вспомнил, как когда-то, когда я был еще ребенком, отец Беокка описывал мне христианские небеса. Туда будут вести хрустальные лестницы, заявил он, и с жаром рассказал про огромный пролет гладких ступеней, ведущих к задрапированному белым золотому трону, на котором восседает его бог. Ангелы будут окружать трон, каждый — ярче солнца, а святые, как Беокка называл мертвых христиан, будут толпиться у лестницы и петь. Тогда мне это показалось весьма глупым и кажется глупым теперь.

— В ином мире, — сказал я Пирлигу, — мы все будем богами.

Он удивленно посмотрел на меня, гадая, к чему я клоню.

— Мы будем с Богом, — поправил он меня.

— На твоих небесах — может быть, — сказал я, — но не на моих.

— Есть только одни небеса, господин Утред.

— Тогда пусть мои небеса и будут теми «одними», — ответил я.

И в тот момент я знал, что моя правда — истинная правда, а Пирлиг, Альфред и остальные христиане заблуждаются. Просто заблуждаются.

Мы не шли к свету, а соскальзывали с него. Мы шли к хаосу, навстречу смерти и к небесам смерти — и, когда приблизились к врагу, я начал кричать:

— Небеса для мужчин! Небеса для воинов! Небеса, где сияют мечи! Небеса для храбрецов! Небеса свирепости! Небеса богов-трупов! Небеса смерти!

Все уставились на меня: и друзья, и враги. Они подумали, что я сошел с ума. Может быть, я и вправду был безумцем, когда взбирался по правой лестнице, туда, откуда смотрел на меня одноногий на костылях. Я пинком отбросил один из его костылей, и тот упал. Костыль со стуком полетел вниз по ступенькам, и один из моих людей втоптал его в землю.

— Небеса смерти! — завопил я.

Все люди на укреплениях не сводили с меня глаз, и все равно думали, что я — друг, потому что я прокричал свой странный военный клич на датском.

Я улыбнулся под двумя пластинами своего шлема и вытащил Вздох Змея. За мной, там, где я не мог их видеть, Стеапа и его люди начали убивать.

Меньше десяти минут назад я грезил наяву, а теперь ко мне пришло безумие. Я должен был подождать, пока мои люди взберутся по лестницам и построятся «стеной щитов», но некий импульс швырнул меня вперед. Теперь я выкрикивал свое имя, и Вздох Змея пел свою песню, а я был властелином войны.

Счастье битвы. Экстаз. Дело не только в том, чтобы обмануть врага, но и в том, чтобы чувствовать себя подобным богу.

Однажды я попытался объяснить это Гизеле, и она прикоснулась к моему лицу своими длинными пальцами и улыбнулась.