Я снова сделал выпад. Меч проворнее топора, и Эйлаф Рыжий все еще заносил правую руку; ему пришлось щитом отразить мой клинок, а я сделал быстрое движение снизу вверх, и Вздох Змея, скрипя и звеня, скользнул по железному ободу щита. Из-за этого удара верхняя кромка щита Эйлафа врубилась в его череп под краем шлема.
Я почувствовал, как сломалась кость. Топор продолжал двигаться, но я перехватил топорище левой рукой и дернул. Эйлаф покачнулся, глаза его стали стеклянными из-за только что полученной раны. Я пнул его в ногу, в которую попало копье, высвободил Вздох Змея и ткнул им сверху вниз. Клинок пробил кольчугу, заставив Эйлафа дернуться, как угорь на копье. Потом он грузно рухнул в грязь и попытался вырвать топор из моей хватки. Он рычал на меня, его лоб стал кровавым месивом.
Я обругал его, пинком отбросил его руку от топорища и полоснул по шее Вздохом Змея. А потом наблюдал за его предсмертными содроганиями.
Люди из команды сторожевого корабля пробежали мимо меня, чтобы убить людей Эйлафа, а я сорвал с окровавленной головы Рыжего шлем. Со шлема капала кровь, но я надел его поверх своего кожаного и понадеялся, что нащечники скроют мое лицо.
Люди, явившиеся с корабля, скорее всего, видели меня на пиру Зигфрида, и если они узнают меня, то повернут свои мечи против меня. На острове было десять или двенадцать членов команды, они убили пятерых товарищей Эйлафа Рыжего, но перед этим Клапа получил свою последнюю рану.
Бедный Клапа, такой тугодум, обычно такой ласковый, а во время сражения такой сильный, лежал теперь с открытым ртом, и по его бороде текла кровь. Я увидел, как он задрожал, прыгнул к нему, нашел упавший меч и вложил в пустую правую ладонь Клапы, а после сомкнул его пальцы на рукояти. Грудь Клапы изувечил топор, превративший его ребра, легкое и кольчугу в одно кровавое булькающее месиво.
— Кто ты? — закричал человек с корабля.
— Рагнар Олафсон, — назвался я выдуманным именем.
— Зачем ты здесь?
— Наш корабль сел на мель у берега, — ответил я, — и мы отправились на поиски помощи.
Райпер плакал. Он держал Клапу за левую руку, снова и снова повторяя имя друга.
В битве мы заводим себе друзей. Мы дразним друг друга, насмехаемся друг над другом и оскорбляем друг друга, но все равно любим друг друга. В битве мы становимся ближе братьев, и Клапа с Райпером стали такими близкими друзьями. А теперь датчанин Клапа умирал, а сакс Райпер плакал. Однако его слезы были не слезами слабости, а слезами дикого гнева, и крепко сжимая руку Клапы, сомкнутую на рукояти меча, я заметил, как Райпер повернулся и поднял свой меч.
— Господин, — сказал он.
Я круто повернулся и увидел, что вниз по берегу спускаются новые люди.
Хэстен послал целую команду, чтобы открыть выход из ручья. Их корабль был вытащен на берег в пятидесяти шагах вниз по берегу, а за ним я увидел множество других судов, ожидающих возможности выйти в море, когда им освободят путь.
Хэстен и все его люди бежали из Бемфлеота и увозили с собой Этельфлэд.
А за ручьем, на холме под горящим домом, я увидел людей Зигфрида и Эрика, бесстрашно несущихся вниз по крутому склону, чтобы напасть на предателя Хэстена. Чьи люди теперь надвигались на нас, намного превышая нас числом.
— «Стена щитов»! — проревел кто-то.
Я понятия не имел, кто это прокричал. Помню только, как мне подумалось: «Мы все умрем на этом илистом берегу».
Я похлопал Клапу по окровавленной щеке, увидел его топор, лежащий в грязи, и почувствовал такую же ярость, какую чувствовал и Райпер. Вложив в ножны Вздох Змея, я схватил этот огромный, с широким лезвием и длинным обухом, военный топор.
Команда Хэстена мчалась с воплями, подгоняемая необходимостью поскорее вырваться из ручья, прежде чем придут люди Зигфрида, чтобы их прикончить. Хэстен делал все, что в его силах, чтобы задержать погоню — он поджег корабли Зигфрида, вытащенные на дальний берег ручья. Я смутно сознавал, как вспыхнули эти новые огни, как пламя быстро струится по покрытому дегтем такелажу, как ветер гонит клубы дыма через ручей, вздувшийся от наступающего прилива. Но наблюдать за всем этим мне было некогда.
Я успел лишь приготовиться встретить орущих людей… Но когда тем осталось промчаться последние несколько шагов, а нам — лишь умереть здесь, кто-то позвал нас в «стену щитов». «Стена» выбрала весьма удачное место для построения: перед нами извивалась одна из многочисленных канав Канинги. То была не ахти какая канава, просто ложе илистого ручья, но атаковавшие нас люди стали спотыкаться на ее скользких склонах. И тогда мы ринулись вперед.
Пришла наша очередь вопить, и моя ярость выплеснулась в красном неистовстве битвы.
Я замахнулся громадным топором на споткнувшегося человека. Тот не успел еще восстановить равновесие, и мой боевой клич превратился в торжествующий вопль, когда лезвие врезалось в его шлем, разрубив пополам череп и мозг. Хлынувшая кровь казалась черной. Продолжая кричать, я выдернул топор и замахнулся снова.
Я забыл обо всем, кроме безумия, отчаяния и гнева.
Веселье битвы. Безумие крови.
Воины, которых следовало убить.
И наша «стена щитов» двинулась к краю канавы, в которой барахтались наши враги.
То были мгновения неистовой резни; клинков, сверкающих в свете луны; черной, как деготь, крови и криков людей — криков диких, как вопли птиц в темноте.
И все-таки врагов было куда больше, и они окружали нас с флангов. Все мы погибли бы там, у столба с цепью сторожевого корабля, если бы с бортов привязанного судна не попрыгали новые люди и не побежали по мелководью, чтобы атаковать наших врагов слева.
Но людей Хэстена все равно было больше, и они протискивались из задних рядов, мимо умирающих товарищей, и кидались на нас.
Нам пришлось медленно отступать — не только под натиском их оружия, но и под натиском их массы, а у меня не было щита. Я размахивал топором, сжимая топорище двумя руками, рыча, удерживая людей на расстоянии тяжелым лезвием, хотя копейщик, находившийся за пределами досягаемости моего топора, все время тыкал в меня копьем. Рядом со мной Райпер: он подобрал упавший щит и делал все, что мог, чтоб прикрыть меня, но все равно копейщик ухитрился нанести удар мимо щита и пропороть мне лодыжку. Я замахнулся топором, и тяжелое лезвие ударило врага в лицо.
Потом я выхватил из ножен Вздох Змея; его вопль был песней войны. Моя рана оказалась несерьезной, чего нельзя было сказать о ранах, которые наносил Вздох Змея.
Какой-то безумец, широко разинув рот и показывая беззубые десны, замахнулся на меня топором. Вздох Змея легко и изящно отобрал его душу — так изящно, что я торжествующе засмеялся, выворачивая клинок из живота врага.
— Мы сдерживаем их! — взревел я, и никто не заметил, что я кричу по-английски.
Но, хотя наша маленькая «стена щитов» и впрямь стойко держалась, стоя перед громадным столбом, нападающие обошли нас слева, и люди на нашем левом фланге, на которых напали с двух сторон, бросились бежать. Спотыкаясь, мы подались назад, чтобы последовать за ними.