Однако мы бежали прочь. Навстречу хаосу.
На следующий день я острым ножом загладил концы двух половинок сломанной кости и вырезал две ложбинки на деревянной рукояти Хьюэлбейна. Исса сходил в Кар Свос за клеем, который мы разогрели на костре, и вклеили косточки в рукоять. Потом стерли остатки клея и перевязали рукоять бараньими жилами.
– Прям как слоновая кость, – восхитился Исса.
– Свинячье ребро, – отмахнулся я, хотя вставки и впрямь походили на слоновую кость; рукоять Хьюэлбейна выглядела теперь гораздо богаче. Меч получил имя по первому владельцу, Мерлинову слуге Хьюэлу, учившему меня владеть оружием.
– Оно заколдовано? – озабоченно спросил Исса.
– Заколдовано Мерлином, – отвечал я, но в подробности пускаться не стал.
В полдень пришел Каван. Он встал на колени и опустил голову, но ничего не сказал. В этом не было надобности – я без того знал, зачем он здесь.
– Ты волен идти, – объявил я. – Освобождаю тебя от клятвы.
Он поднял глаза, по-прежнему не в силах говорить. Я улыбнулся.
– Ты немолод, Каван. Тебе нужен господин, который обеспечит тебе золото и покой на старости лет, а не Темную дорогу и неопределенность.
Он наконец обрел голос.
– Я решил умереть в Ирландии.
– Среди близких?
– Да, господин. Но я не могу вернуться с пустыми руками. Мне нужно золото.
– Тогда сожги игральную доску, – пошутил я.
Он хохотнул, потом поцеловал рукоять Хьюэлбейна.
– Не держите на меня обиды, господин?
– Ничуть, – отвечал я. – И если тебе понадобится моя помощь, только дай знать.
Мы обнялись. Он уходил к Артуру и уводил половину моих воинов; со мной оставались только двадцать. Те, что ушли с Каваном, боялись Диурнаха или мечтали о богатстве, и я их не виню. На службе у меня они стяжали славу, воинские кольца и волчьи хвосты на шлемах, но очень мало золота. Я позволил им сохранить волчьи хвосты, заслуженные в кровавых боях на землях Беноика, а вот звезды велел закрасить.
Звезды на щитах были теперь лишь у двадцати, оставшихся со мной – самых молодых, сильных и отважных из моих копьеносцев. Их молодости, силе и отваге предстояло трудное испытание, ибо, видят боги, переломив кость, я обрек соратников на путешествие по Темной дороге.
Я не знал, когда Мерлин нас призовет, поэтому ждал в домике, куда Кайнвин привела меня ночью. Он стоял на северо-востоке от Долфорвина в узкой лощине с такими крутыми склонами, что солнце заглядывало в нее, лишь проделав половину утреннего пути. Склоны эти заросли дубами, и только возле самого дома прилепился клочок возделанной земли, на которой росли десятка два яблонь. У дома не было имени, как не было его у лощины, которая звалась просто Кум Исаф – нижний лог. И здесь мы обрели пристанище.
Мои люди построили хибарки между деревьями на южном склоне. Я не знал, как обеспечить пропитанием двадцать человек с семьями. Маленькое хозяйство Кум Исафа не прокормило бы полевую мышь, куда уж там воинский отряд. Однако у Кайнвин было золото, к тому же она заверила меня, что ее брат не даст нам умереть с голода. Дом, сказала она, принадлежал ее отцу – один из многих земельных наделов, поддерживающих богатство Горфиддида. Двоюродный брат городского свечника, живший здесь прежде, умер до битвы при Лугг Вейле, и замену ему еще не нашли. Сам домик представлял собой жалкую каменную лачугу под худой соломенной крышей. В главной комнате прежде размешался скот – ее мы вымели и прибрали. Остались две спальни – для меня и для Кайнвин.
– Я обещала Мерлину, – сказала она в первую же ночь, объясняя, почему мы должны спать порознь.
У меня по коже пробежал холодок.
– Что обещала?
Наверное, она покраснела, но луна не заглядывала в узкую лощину, и я не видел лица любимой, только ощутил ее рукопожатие.
– Обещала ему, – медленно проговорила она, – хранить девственность, пока не найдется Котел.
До меня начало доходить все коварство Мерлина. Он нуждался в воине, чтобы охранять его по пути через Ллейн, и в девственнице, чтобы найти Котел, и вертел нами обоими.
– Нет! – вырвалось у меня. – Ты не пойдешь в Ллейн!
– Только целомудренное существо отыщет Котел, – прошипела из темноты Нимуэ. – Нам что, ребенка с собой брать, а, Дерфель?
– Кайнвин не может идти в Ллейн, – упорствовал я.
– Я дала обещание. Клятву.
– Ты знаешь, что такое Ллейн? Что творит Диурнах?
– Я знаю, что этот путь – плата за то, чтобы быть с тобой. Я обещала Мерлину, – повторила она. – Дала клятву.
Итак, в ту ночь я спал один. Утром, после того, как мы разделили скудный завтрак с воинами и служанками, но до того, как я вставил косточки в рукоять Хьюэлбейна, Кайнвин вышла прогуляться со мной вдоль ручья. Она выслушала мои страстные доводы, почему ей нельзя вступать на Темную дорогу, и беспечно возразила:
– Если с нами Мерлин, кто в силах нам помешать?
– Диурнах, – мрачно отвечал я.
– Ты ведь идешь с Мерлином?
– Да.
– Тогда не отговаривай меня. Мы будем вместе. – Кайнвин не желала ничего слушать. Она сама себе хозяйка и уже приняла решение.
Тут, разумеется, мы заговорили о событиях последних нескольких дней, и слова хлынули потоком. Мы ошалели от любви, как когда-то Артур ошалел от любви к Гвиневере, и каждый готов был без устали слушать, что другой передумал и перечувствовал. Я показал Кайнвин сломанное свиное ребрышко, и она рассмеялась, узнав, что я до последнего мгновения не решался его переломить.
– Я правда не знала, сумею ли отвернуться от Ланселота, – призналась Кайнвин. – Про кость я, разумеется, не ведала. Мне казалось, что мой выбор определила Гвиневера.
– Гвиневера? – изумленно переспросил я.
– Я не могла снести ее самодовольства. Ужасно, да? Я почувствовала себя ее котенком и не стерпела.
Некоторое время мы шли в молчании. Листья, облетавшие с деревьев, по большей части еще не начали желтеть. Утром своего первого дня в Кум Исафе я видел, как с крыши слетела ласточка. Она не вернулась, и я понял, что больше мы ласточек до весны не увидим. Мы брели, держась за руки, Кайнвин босиком ступала по берегу ручья.
– Я все думала о пророчестве на ложе из черепов, – призналась она, – и решила, что мне не судьба выйти замуж. Я трижды обручалась, Дерфель, трижды! И трижды теряла жениха. Если это не знак богов, то что?
– Твоими устами говорит Нимуэ, – заметил я.
Кайнвин рассмеялась.
– Она мне нравится.
– Я и вообразить не мог, что вы сойдетесь, – признал я.