Блайддиг, вождь, посланный Баном, шел с нами. Он ворчал что-то по поводу моей молодости, но после того, как Каван рявкнул, что я убил больше людей, чем сам Блайддиг, вождь держал свое недовольство при себе. Он, правда, продолжал жаловаться, что нас слишком мало. Франки, твердил он, жадны до новых земель, хорошо вооружены и многочисленны. Две сотни людей, утверждал Блайддиг, еще могли бы что-то значить, но шесть десятков — просто насмешка.
В первую же ночь мы встали на якорь в островной бухте. Морские волны ревели и проносились мимо узкого устья бухты, а на берегу несколько оборванцев что-то угрожающе кричали нам и пускали стрелы, но они не долетали до кораблей. Капитан нашего корабля опасался, что приближается шторм, и принес в жертву козленка, которого взяли на борт именно на этот случай. Он окропил кровью умирающего животного палубу корабля, и к утру ветер утих, хотя взамен на море опустился густой туман. Ни один капитан корабля не стал бы выходить в море при таком тумане, поэтому мы ждали еще сутки и лишь на следующее утро, когда небо прояснилось, поплыли на юг. Это был длинный день. Мы миновали несколько гряд ужасных камней, на которых виднелись скелеты разбитых кораблей, и только к вечеру благодаря небольшому ветру и приливу, помогавшим нашим усталым гребцам, заскользили по ровной глади к широкой реке. Сопровождаемые сулящими удачу лебедями, мы вытянули наше судно на берег. Неподалеку был форт. На берег вышли вооруженные люди, они окликнули нас. Блайддиг прокричал, что мы друзья. Люди в ответ приветствовали нас на языке бриттов. Заходящее солнце золотило речные перекаты. Здесь пахло рыбой, солью и дегтем. Рядом с перевернутыми рыбачьими лодками на кольях висели черные сети. Под огромными сковородами с солью пылали костры. Собаки, опасливо отскакивая от набегавших волн, облаивали нас. Дети кучками собирались около хижин и глазели, как мы шлепаем по воде к берегу.
Я шел первым, неся перевернутый щит с символом Артура — медведем. Когда я достиг линии прибрежных тростников, то воткнул копье тупым концом в вязкий ил и произнес молитву Белу, моему покровителю, и богу моря Манавидану, чтобы они когда-нибудь привели меня из Арморики обратно к моему лорду Артуру в благословенную Британию.
А потом мы отправились на войну.
Слыхал я, будто ни один город, даже Рим или Иерусалим, не был так красив, как Инис Требс. И может быть, это на самом деле правда, потому что, хотя я и не видел тех, других городов, зато видел Инис Требс. О, это чудесный, удивительный город, самое красивое место, какое я когда-либо знал. Он был построен на круглом гранитном острове, плавающем в широком и мелком заливе. Когда вокруг бушевал ветер, вспенивая воду, в Инис Требсе было тихо и спокойно. Летом воздух в заливе дрожал от жара, но в столице Беноика стояла постоянная прохлада. Гвиневера наверняка полюбила бы Инис Требс, потому что здесь ценилось и сохранялось все старое и не было позволено уродливому торжествовать над прекрасным.
Римляне конечно же побывали в Инис Требсе, но они построили здесь всего лишь две-три виллы на вершине холма. Виллы все еще стояли. Король Бан и королева Элейна достроили их, соединили воедино и, привезя с материка остатки других римских строений — колонны, подиумы, мозаику и статуи, — превратили странное строение в грандиозный дворец, венчавший вершину острова. Он стоял, полный света, с белыми занавесками, вспухающими от малейшего дуновения прилетевшего с моря ветра.
Легче всего на остров можно было подплыть на лодке. Была здесь и насыпная дорога, но она при каждом высоком приливе исчезала под водой, а во время отлива становилась коварной из-за сыпучих песков. Насыпную дорогу выделяли ряды ивовых кольев, однако приливы постоянно смывали эти отметины. Только глупец отваживался пройти здесь без помощи местного жителя, умеющего провести через вязкие, всасывающиеся в землю пески и неожиданно возникающие трещины. При отливах Инис Требс словно рождался из моря, возвышаясь над диким пространством рябых, изрезанных оврагами и испещренных неровными лужами песков. А когда начинался прилив и налетал сильный западный ветер, город походил на гигантский корабль, неустрашимо несущийся по бушующему морю.
Ниже дворца к гранитным склонам лепились, будто гнезда морских птиц, храмы, лавки, церкви, дома. Все они были сложены из камня, побелены известью и украшены резьбой; фасадами повернуты к вымощенной плитами дороге, а она, кружась, ступенями взбиралась к королевскому дворцу. По восточной стороне острова тянулась небольшая набережная, недалеко от нее находилась пристань для лодок, которые могли причаливать лишь в самую тишайшую погоду, поэтому мы высадились с наших кораблей западнее, в безопасном месте, откуда было не более одного дня ходьбы от города. За набережной открывалась небольшая гавань, скорее напоминавшая обширный бассейн, заполнявшийся приливной водой и отгороженный песчаными насыпями. Остров защищали и естественные обрывы гранитных скал, и возведенные каменные укрепления. За стенами Инис Требса, в открытом мире, были несчастья, враги, кровь, бедность и болезни, а здесь — знания, музыка, поэзия и красота.
Мне не пришлось жить в самой островной столице короля Бана. Мы охраняли Инис Требс с материка, отражали набеги франков на крестьянские земли Беноика. Но Блайддиг настоял, чтобы я встретился с королем, и меня провели по насыпной дороге через городские ворота, украшенные фигурой водяного с трезубцем, потом — вверх по крутой тропе к стоящему на вершине дворцу. Мои люди остались на материке, и я очень жалел, что они не смогут полюбоваться на все эти чудеса — резные ворота, крутые каменные ступени, ведущие то вверх, то вниз мимо храмов и торговых лавок, домов с балконами, на которых стоят вазы с цветами, статуй, источников с льющейся в мраморные чаши чистой водой. Блайддиг, идя рядом, беспрестанно ворчал, что устройство городских красот пожирает большие деньги, которые следовало бы потратить на прибрежную защиту, но я его не слушал, а с восхищением разглядывал открывавшиеся мне чудеса, за которые, уверен, стоило драться.
Блайддиг провел меня через последние, украшенные водяным ворота, и мы оказались во внутреннем дворе. Дворцовые сооружения, увитые плющом, занимали три стороны двора, а с четвертой сквозь череду белых арок открывался вид на море. У каждой двери стояли стражники в белых плащах, древки их копий были отполированы, а начищенные наконечники блестели на солнце.
— Они совсем беспомощны и бесполезны, — пробормотал Блайддиг, — и щенка не одолеют, только вид красивый.
Придворный в белой тоге встретил нас у двери дворца и повел сквозь длинный ряд комнат, каждая из которых казалась хранилищем сокровищ. Тут стояли алебастровые статуи и золотые чаши, один из залов был просто увешан зеркалами, и я обомлел, увидев себя умноженным в бесконечной дали. Бородатый, в грязном красновато-коричневом плаще, повторенный множество раз, я становился все меньше и меньше в гранящихся плоскостях зеркал. В следующей комнате, выкрашенной в белый цвет и наполненной ароматами цветов, играла на арфе прекрасная девушка. На ней была только короткая туника. Когда мы проходили мимо, она улыбнулась и продолжала играть. Груди ее золотились в солнечных лучах, короткие волосы были тоже пронизаны солнцем, а легкая улыбка казалась светлым бликом на лице.