К тому времени, когда все было закончено, наступил вечер, и Нимуэ быстро уснула на постели из срезанных мною стеблей папоротника. Она проспала всю ночь, а утром съела шесть яиц, которые я поджарил на сковородке прямо над огнем. После завтрака она снова впала в сон. Я взял кусок кожи и вырезал повязку для ее глаза, потом приказал одному из рабов Гиллада принести одежду и послал Иссу в город разузнать новости. Он был умным и приветливым парнишкой, и даже случайные путники с легкостью доверялись ему в разговоре где-нибудь в придорожной таверне.
— Полгорода открыто говорит, что война уже проиграна, лорд, — доложил он, возвратившись.
Нимуэ спала, и мы толковали, сидя на берегу ручья неподалеку от хижины.
— А другая половина? — спросил я.
Он ухмыльнулся.
— Ждет с нетерпением Лугназада, лорд. Они и думать не думают ни о чем другом. Думают только христиане. — Он презрительно сплюнул. — Они постоянно рассуждают о том, что Лугназад — злой праздник и что король Горфиддид идет покарать нас за наши грехи.
— И в угоду им приходится признать, что мы действительно грешны и заслужили самое суровое наказание, — усмехнулся я.
Иссу рассмеялся.
— Поговаривают, — продолжал он, — будто Артур не осмелится отлучиться из города на праздник, опасаясь, что в его отсутствие люди взбунтуются.
Я покачал головой.
— Он непременно захочет на время празднования Лугназада быть вместе с Гвиневерой.
— Кто бы не захотел? — тихо произнес Иссу.
— Ты видел златокузнеца? — спросил я. Он кивнул.
— Кузнец говорит, что не может сделать глаз раньше, чем через две недели. Он никогда прежде такого не делал и собирается вырезать глаз из мертвеца, чтобы точно угадать величину.
Я заметил, что лучше бы это был глаз ребенка, ибо леди не так уж велика.
— Ты сказал ему, что глаз должен быть полым? — напомнил я.
— Сказал, лорд.
— И хорошо сделал. А теперь, по-моему, собираешься заняться плохим делом — попраздновать Лугназад?
Он весело рассмеялся:
— Да, лорд. Лугназад считался праздником сбора урожая, но для молодежи он был днем плодородия, и безудержные пиры начинались еще накануне ночью.
— Тогда иди. Я побуду тут.
Оставшись один, я занялся устройством шалаша для празднования Лугназада. Мне хотелось чем-нибудь порадовать Нимуэ, хотя пока ей было не до веселья. Первым делом я нарезал ивовой лозы и сплел на берегу ручья нечто вроде большого капюшона, украсив его васильками, маками, цветками воловьих глаз, наперстянки, и все это перевил длинными плетями розовых вьюнков. Такие шалаши делались к празднику по всей Британии, а потом, уже весной, по всей Британии рождались сотни младенцев, зачатых в Лугназад. Весна считалась хорошим временем для рождения ребенка, который приходит в мир накануне летнего изобилия. Впрочем, урожай будущего года напрямую зависел от сражений, которые могли начаться уже после сбора урожая нынешнего.
Нимуэ появилась из хижины как раз в тот момент, когда я вплетал последние цветы в ивовый костяк шалаша.
— Уже Лугназад? — удивилась она.
— Завтра.
Она смущенно засмеялась.
— Никто никогда не сплетал мне шалаша.
— Ты никогда этого и не хотела.
— А теперь хочу, — тихо проговорила она и опустилась на траву с таким радостным лицом, что сердце у меня затрепетало.
Нимуэ прикрыла пустую глазницу кожаной повязкой и надела одно из принесенных служанкой Гиллад платьев. Это было простое коричневое платье рабыни, но ей всегда шли простые вещи. Худая, бледная, она все же сияла чистотой, а на щеках играл легкий румянец.
— Куда девался золотой глаз, не знаю, — печально сказала она, дотрагиваясь до новой повязки.
— Я попросил сделать новый, — успокоил я ее, умолчав о том, что отдал кузнецу последние монетки.
Мне до зарезу нужна была новая схватка, чтобы пополнить отощавший кошелек.
— Есть хочу! — сказала Нимуэ с тем озорством, которое так нравилось мне в ней прежде.
Я кинул несколько березовых веточек на дно горшка, чтобы бульон стал прозрачнее, и поставил его на огонь. Она съела все до капли и блаженно растянулась в шалаше, задумчиво глядя на тихо журчавший ручей. На поверхности воды появилась цепочка пузырей — это проплыла выдра. Я видел ее раньше, эту матерую хищницу, вся шкура которой была испещрена следами когтей и проплешинами шрамов от копий неудачливых охотников. Нимуэ следила за бежавшей дорожкой пузырьков, пока те не исчезли под низко склоненными ветвями ивы, и заговорила.
Она всегда любила долгие, неторопливые беседы, но в тот вечер была просто ненасытна. Нимуэ жаждала новостей, и я вывалил все подряд, но она потребовала подробностей и деталей, как можно больше мелких и на первый взгляд пустячных деталей. Она ловко прилаживала каждую подробность, заполняя ею пустоты в моих рассказах, и выстраивала всю историю на свой лад. Все, что произошло за последний год, Нимуэ собрала и выложила, словно мозаику на полу огромного зала. В отдельности каждая ячейка могла показаться ничтожной, но, соединяясь с соседней, вдруг приобретала важный смысл и становилась непременной частью целого, черточкой в осмысленном и понятном рисунке. Больше всего Нимуэ заинтересовалась свитком, который Мерлин вынес из сгоревшей библиотеки Бана.
— Ты не читал его? — спросила она.
— Нет.
— Я прочту! — пылко воскликнула она.
Немного поколебавшись, я наконец решился высказать давно мучившую меня мысль.
— Я думал, что Мерлин отправился за тобой на Остров. Этим я рисковал обидеть ее вдвойне. Во-первых, тем, что сомневался в Мерлине, а во-вторых, напоминанием об Острове Смерти, который она старалась забыть. Но она осталась невозмутимой.
— Мерлин верил, что я сама смогу позаботиться о себе, — спокойно сказала она и вдруг улыбнулась. — Кроме того, он знает, что у меня есть ты.
Стемнело, и ручей покрылся серебряной чешуей лунного света, предвещавшего наступление ночи Лугназада. Я хотел задать ей еще множество вопросов и не осмеливался, но Нимуэ неожиданно сама заговорила о том, чего спросить я не решился. Она говорила об Острове, вернее, о том, как оставшаяся незамутненной крошечная часть ее души наполнялась ужасом от чувства покинутости и обреченности.
— Я думала, что безумие подобно смерти, — тихо проговорила Нимуэ, — и что я уже не вырвусь из его лап. Это похоже на то, как будто ты запрятан в глубины своего беспомощного тела и не можешь выбраться оттуда. Но ты верил. Ты смог.
Она умолкла, и вдруг я увидел слезы в ее единственном глазу.
— Не надо, — попросил я, не имея сил слышать все это.