Даже в неярком утреннем свете, пробивавшемся сквозь закрытые жалюзи, он сумел разглядеть свой туалетный набор, поставленный на мраморную поверхность туалетного столика. Майкл достал зубную щетку, пасту и почистил зубы.
Боль в голове постепенно стихала, а вместе с ней Майкла покидало и ощущение собственной глупости и никчемности. Он причесал волосы, допил остатки пива и почувствовал себя почти что хорошо.
Надев свежую рубашку и натянув брюки, он взял из ведерка вторую банку, прошел по коридорчику и остановился у входа в просторную, богато обставленную гостиную.
Среди скопища обитых бархатом кушеток и стульев за небольшим деревянным столом сидел англичанин в серой домашней куртке с хлястиком и серых твидовых брюках; перед ним высилась гора папок из плотной бумаги и машинописных страниц. Наконец-то Майкл смог рассмотреть его получше: довольно худощав, лицо избороздили морщины, седая, но еще густая шевелюра, исключительно дружелюбный и понимающий взгляд не слишком больших блестящих голубых глаз…
Англичанин встал.
– Надеюсь, мистер Карри, вы чувствуете себя лучше? – спросил он.
У него был один из тех звучных, присущих только британцам голосов, которые придают самым простым словам новый смысл, будто до сих пор эти слова произносились совершенно неправильно.
– Вы кто? – спросил Майкл.
Пожилой джентльмен подошел ближе и протянул руку Майкл не стал пожимать ее, хотя ему было не по себе за столь грубое обращение с тем, кто выглядел таким дружелюбным, искренним и, в общем-то, симпатичным. Майкл снова приложился к пиву.
– Меня зовут Эрон Лайтнер, – представился англичанин. – Я приехал из Лондона, чтобы повидаться с вами.
Он говорил учтиво, без малейшего признака обиды.
– Это я слышал от своей тети. Я видел, как вы околачивались возле моего дома на Либерти-стрит. Какого черта вы таскаетесь за мной по пятам?
– Потому что мне необходимо с вами побеседовать, мистер Карри, – вежливо, едва ли не с оттенком благоговения ответил англичанин. – Настолько необходимо, что я добровольно согласился вынести любые неудобства и хлопоты, с которыми мог столкнуться. Вполне очевидно, что я рисковал вызвать ваше недовольство. Весьма сожалею и прошу меня простить. В мои намерения входило лишь помочь вам добраться сюда, и, позволю себе заметить, вчера вы дали на то полное ваше согласие.
– Неужели?
Майкл почувствовал, что свирепеет. Но, надо признать, этот парень умеет очаровывать людей. Взглянув на разбросанные по столу бумаги, Майкл разозлился еще больше. За каких-нибудь пятьдесят баксов, а то и меньше, таксист помог бы ему добраться до номера и не торчал бы здесь сейчас.
– Совершенно верно, – подтвердил Лайтнер все тем же мягким, уравновешенным голосом. – Возможно, мне следовало бы удалиться в свой номер, который находится этажом выше, но я не был уверен, что с вами все будет в порядке. Честно говоря, я волновался еще и по другому поводу.
Майкл не ответил. Он понял, что англичанин только что прочел его мысли.
– Что ж, вашим трючком вы сумели привлечь мое внимание, – сказал он, а про себя подумал: «Интересно, может ли он проделать это снова?»
– Да, если желаете, – отозвался англичанин. – К сожалению, читать мысли человека, разум которого находится в таком состоянии, как сейчас ваш, довольно легко. Боюсь, что ваша возросшая восприимчивость работает в обоих направлениях. Однако я могу научить вас скрывать свои мысли и в любой момент, когда пожелаете, ставить защитный экран. Хотя, должен заметить, в этом нет особой необходимости, ибо людей, подобных мне, вокруг вас не так уж много.
Майкл невольно улыбнулся. Благородное смирение, с каким все это было сказано, несколько смутило его и в то же время вполне убедило. Англичанин представлялся вполне искренним и правдивым человеком. Его очевидная доброжелательность бросалась в глаза и затмевала все остальные качества – во всяком случае, именно такое эмоциональное впечатление осталось у Майкла, и это почему-то его удивило.
Майкл прошел мимо рояля к цветастым портьерам и потянул за шнур. Он терпеть не мог искусственный свет по утрам. Выглянув из окна на Сент-Чарльз-авеню, на широкую полосу травы, трамвайные рельсы и пыльную листву дубов, он вновь почувствовал себя совершенно счастливым. Надо же, а он и забыл, что дубовые листья такого темно-зеленого цвета. Все, что он сейчас видел, казалось удивительно ярким, живым. И когда мимо окон медленно протащился в сторону окраины трамвай, этот давно знакомый грохот – звук, который ни с чем не спутаешь, – вновь привел Майкла в состояние возвышенного волнения. Какой удивительно знакомой и умиротворяющей казалась ему царящая вокруг сонная неспешность…
Ему необходимо вновь отправиться к дому на Первой улице. Но Майкл прекрасно сознавал, что англичанин наблюдает за ним. И вновь не почувствовал в этом человеке ничего, кроме порядочности и искренней доброты.
– Да, я заинтригован, – сказал Майкл, отворачиваясь от окна. – И признателен вам. Но, честно говоря, все это мне не нравится. И потому – я хочу, чтобы вы правильно меня поняли, – исключительно из любопытства и чувства благодарности я дам вам минут двадцать, чтобы объяснить, кто вы такой, почему вы здесь и с чем все это связано.
Майкл поудобнее устроился на бархатной кушетке, стоявшей напротив заваленного бумагами стола, и выключил лампу.
– Да, спасибо за пиво, – добавил он. – Мой любимый напиток.
– В холодильнике имеется небольшой запас, – ответил англичанин.
Чертовски любезно с его стороны.
– Вы предусмотрительны, – пробормотал Майкл.
Как уютно в этой комнате… Детские впечатления изгладились из памяти, но ему все равно нравилась здешняя обстановка: темные обои, мягкая обивка мебели и низкие медные лампы.
Лайтнер сел за стол. Только сейчас Майкл заметил среди папок небольшую бутылку бренди и рюмку. Возле соседнего стула стоял тот самый портфель, который он видел в аэропорту, а на спинке того же стула висел пиджак англичанина.
– Не хотите ли рюмочку? – спросил Лайтнер.
– Нет. А почему вы разместились в номере надо мной? Что все это значит?
– Мистер Карри, я принадлежу к одной очень древней организации, – сказал англичанин. – К ордену Таламаска. Вам когда-нибудь доводилось слышать такое название?
Майкл задумался.
– Н-нет.