— Жестоко… — признал Егор и осушил кружку.
Женщина разлила еще:
— Вот так оно и бывает. Служишь, служишь, живота своего не жалеешь во славу веры христианской, во славу лилий королевских и своего рода. На отчине же, пока ты кровь за единоверцев проливаешь, единоверцы эти твоих отца с матерью живьем жгут, братьям и сестрам животы вспарывают, семью по миру пускают. И как тут жить, во что верить? Непонятно… — Она снова отрезала себе буженины, морщась, прожевала, подняла кувшин: — Ты же вроде мудрец, Егор-бродяга. Астролог, ученый. Вот и скажи, как жить можно средь подобного предательства? Чего ради нам головы класть? Кому сие надобно?
— Жить нужно по совести, — тщательно подбирая слова, ответил Вожников. — Делай, что должно, и пусть будет, что будет!
— Хорошо сказал! — восхитилась шевалье. — На, выпей. С тобой бы я в поход пошла. Меча у тебя нет, зато слово нужное ты сказать можешь. А сие многого стоит. Со словом правильным и умирать не так страшно… Ты выпил, или не налито?
— Не помню!
— Ну, тогда я налью.
— А себе?
— И себе…
…Он проснулся от щекотки в носу. Потер лицо, приоткрыл глаза — и испуганно шарахнулся назад, поняв, что почивает, зарывшись носом в самую гущу густых рыжих волос.
— Эдди, ты куда? — заворочалась Изабелла, откинулась на спину, подняла веки, недовольно сморщила нос… и вдруг громко вскрикнула, отпрянув и глядя в лицо Вожникову. Потом рывком откинула одеяло и облегченно перевела дух: оба они спали в одежде.
— То ли мы выпили недостаточно, то ли слишком… — ухмыльнулся Егор. — Дальше сна в одной постели дело не зашло.
— Судя по тому, что я вижу, мы сильно перележали. — Кавалер Изабелла перебралась через спутника, поднялась на ноги. — Где мои сапоги?
— А чего ты видишь? — не понял Вожников.
— Нас я вижу! — рявкнула женщина. — Рассвело давно на улице, а мы еще не в пути!
— А где все? — закрутил головой Егор.
— Надеюсь, запрягают повозки!
— Ты не помнишь, что вчера было? — забеспокоился Вожников. — Как бы Пересвет лишнего не подумал. Душонка у него гнилая, может отписаться.
Изабелла остановилась, явно напрягая память, потом решительно мотнула головой:
— Нет, не было!
— Чего?
— Мы не целовались!
— Это хорошо. — Егор, подтянув ближе свои сапоги, стал наматывать портянки. — Забыть такое было бы обидно.
— Ничего не было! — твердо повторила воительница, глядя ему в глаза.
— Не было, я помню, — кивнул Егор. — В смысле не помню. Вон сапоги, под столом!
Он схватил кафтан и выскочил из дома, вдохнул холодный воздух, остывая всем телом и приходя в себя. Больше всего ему хотелось сейчас растереться снегом, но наст у крыльца был подозрительного странно-желтоватого оттенка и ничуть не манил.
Что до свиты Изабеллы, то она и вправду занималась сборами в путь: укладывала на возок вещи, запрягала лошадей, таскала какое-то добро из погреба на сани. Пересвет и Дарья им помогали. Однако, увидев хозяина, княжич бросил работу и подбежал к нему:
— Господин, у смердов здешних конь из хлева исчез.
— Ну и что? — не понял Вожников. — Подозреваешь, что ли, кого?
— Вечером была лошадь в хлеву, — понизил голос Пересвет. — А сейчас ее нет. Хозяева не тревожатся и даже супротив грабежа не протестуют.
— Вот проклятие! — Егор запоздало сообразил, на что намекает мальчишка. — Так, достань-ка тогда мою стеганку из вещей и сам тоже в броню оденься. Опосля на козлы саней садись, вместо невольницы. И топорики под полог за спиной спрячь, чтобы под рукою были.
— Может, за пояс заткнуть и хоть ножами опоясаться?
— Нет, не нужно, — после короткого колебания покачал головой Вожников. — Не стоит из-за простого подозрения разрушать легенду. Мы приехали сюда как ученые, географы. Мы мирные иноземцы. Нам оружия не положено. Пусть лежит на санях, я просто буду держаться рядом.
Егор и княжич быстро натянули плотные стеганые куртки с крючками на боках, кафтаны набросили сверху. Хорошего доспеха подобная броня заменить не могла — зато по виду она ничуть не отличалась от обычного немецкого колета. Между тем прорубить толстую подушку из конского волоса, набитого между слоями ткани и прошитого проволокой, было не так просто. От скользящего удара выручит, а от прямого — все едино никакая защита не спасет.
— Вижу, одно седло сегодня свободно? — сделал вывод мудрый Хафизи Абру. — Тогда ныне я поеду верхом. Все бока давно отлежал!
Подтверждая свои слова, он первым поднялся в стремя. Тут из дома вышла шевалье Изабелла, окинула обоз суровым взглядом:
— Все готовы? Тогда по коням!
Из ворот дома шла наезженная дорога, и потому возвращаться обратно через поля путники не стали. Проехали несколько верст местной колеей, потом выкатились на более широкий тракт. Воительница поежилась, оглянулась:
— Ты чего отстал, Егор-бродяга? Езжай сюда, мне скучно.
Вожников бросил грустный взгляд на полог, под которым находились легкие боевые топорики, обычно выдаваемые дорожной страже за плотницкий инструмент, но послушался, дабы не вдаваться в долгие объяснения. Он дал шпоры коню, нагнал Изабеллу, пристроился к стремени.
— Как ты себя чувствуешь, госпожа рыцарь?
— Бывало и лучше. — Она скинула с головы капюшон, подставляя лицо прохладному ветру. Солнечные лучи, просветив ее шевелюру насквозь, словно разожгли на голове женщины яркий огонь, переливчатый и жаркий.
— Черт! — невольно выдохнул Егор.
— О чем ты, путник? — удивленно вскинула брови женщина.
— Могу ли я сказать тебе, шевалье Изабелла, что сегодня ты особенно красива? Ты словно купаешься в утренних лучах, став самой прекрасной частью нашего солнца! — Егор вдруг понял, что невольно следует урокам своего шкодливого слуги, и прикусил губу.
— Ты мог бы это сказать, ученый путник, — кивнула женщина, — если бы был воином, а не звездочетом. Никогда не понимала мужчин, которые способны отказаться от походов и приключений, от славы и подвигов, от меча и седла ради чернильницы и пера, ради перелистывания бумажек в темных монастырских подвалах.
— Ты преувеличиваешь значение меча, шевалье Изабелла. Иногда доброе слово, протянутая рука, ласка и миролюбие могут сделать больше, нежели целая армия.
— Да, я слышала не раз подобное чавканье от трусливых писарей, — вскинула подбородок воительница. — Но стоило сверкнуть на солнце мечу, как они моментально умолкали и покорно склоняли головы!
Судя по злости, с которой были брошены эти слова, госпожа рыцарь вовсю мучилась похмельем.
— Писари — это писари, а мужчины — это мужчины, — парировал Егор. — Поверь мне, бывалого человека меч в руках женщины только рассмешит. Даже если он бездоспешный и безоружный.