Ибо шипение, хрип и бессвязные звуки, вырывавшиеся изо рта Лэйвери, не имели ничего общего с человеческим голосом. Подобного языка наверняка никогда не существовало не только в нашем мире, но и во всей вселенной. Это был голос… некоего чудовища!
В промежутках между безумным кашлем, свистом и кудахтающим хохотом иногда прорывалось сочетание понятных звуков, примерно напоминавших наше произношение имени «Атлач-Нача»; но понял я это лишь тогда, когда Лэйвери с диким воплем опрокинул кресло, словно некая сила отшвырнула его назад, и начал биться в судорогах на полу.
Поскольку я сидел за столом прямо напротив Лэйвери, возле него я оказался последним. Лорд Мэрриотт уже был рядом, прижав его к полу и удерживая на месте. Старый Дэнфорд пятился в самый дальний угол комнаты, выставив перед собой руки, словно пытаясь отогнать самое черное из всех зол. Я поспешил к нему, но он оттолкнул меня и направился прямо к двери.
— Дэнфорд! — крикнул я. — Что, черт побери… — Но тут я увидел его выпученные глаза, несчастный дрожал всем телом. Он боялся за собственную жизнь, и, увидев его в таком состоянии, я на мгновение забыл о своем собственном ужасе. — Дэнфорд, — уже спокойнее повторил я, — с вами все в порядке?
К этому времени Лэйвери уже сидел на полу, неуверенно озираясь по сторонам. Лорд Мэрриотт подошел ко мне. Дэнфорд открыл дверь библиотеки и повернулся к нам. Лицо его было смертельно бледным, руки дрожали. Спотыкаясь, он вышел из комнаты в коридор, ведший к входной двери.
— Исчадие ада! — наконец прохрипел он, без своего привычного «Грррм!». — Чудовище… исчадие ада… да поможет нам Бог…
— Чудовище? — переспросил Мэрриотт, беря его за руку. — Что случилось, Дэнфорд?
Старик стряхнул его руку. Похоже, он несколько пришел в себя, но лицо его все еще оставалось пепельно-серым, и он не мог сдержать дрожь.
— Чудовище, да, — хрипло ответил он, — адское чудовище! Я не стал бы даже пытаться изгнать… такое!
Он повернулся и, пошатываясь, направился по коридору к выходу.
— Куда вы, Дэнфорд? — крикнул ему вслед Мэрриотт.
— Прочь, — послышался его голос от двери. — Прочь отсюда. Я… я буду на связи, Мэрриотт, но я не могу сейчас здесь оставаться.
Дверь за ним захлопнулась, и несколько мгновений спустя послышался шум двигателя его автомобиля.
Когда звук отъезжающей машины стих, лорд Мэрриотт ошеломленно повернулся ко мне.
— Что все это значит? — спросил он. — Думаешь, он что-то видел?
— Нет, Дэвид, — покачал я головой, — вряд ли он что-то видел. Но, полагаю, он что-то почувствовал, возможно, нечто очевидное для него как для священника, и сбежал, прежде чем оно почуяло его самого!
Мы остались в доме на ночь, но, несмотря на наличие спален, все мы предпочли остаться в библиотеке, сидя в плетеных креслах вокруг большого камина. Лично я был очень рад компании, хотя никому об этом не говорил, и не мог избавиться от мысли, что и остальные сейчас испытывают не меньшую тревогу.
Дважды я просыпался в огромной молчаливой комнате, и оба раза подбрасывал дрова в тлеющий огонь. Поскольку огонь в камине горел всю ночь, я мог лишь предположить, что, по крайней мере, еще одному из нас тоже не спалось…
Утром, после скромного завтрака (в доме лорда Мэрриотта не осталось прислуги, и нам пришлось обходиться собственными силами), пока остальные ходили вокруг, разминая ноги, или приводили себя в порядок, Дэвид, беспокоясь за старого священника, позвонил ему домой. Экономка Дэнфорда сообщила, что ее хозяин дома не ночевал. Он в спешке примчался домой около девяти вечера, собрал чемодан, сказал ей, что уезжает «на север» отдохнуть несколько дней, и сразу же отправился на вокзал. Она также сказала, что ей не понравился цвет его лица.
Пальто старика все еще висело на подлокотнике кресла в библиотеке, где он оставил его вчера вечером. Я повесил его на вешалку, думая, вернется ли сюда когда-нибудь Дэнфорд, чтобы его забрать.
Лэйвери, со взъерошенными волосами и мешками под глазами, жаловался на адскую головную боль, причиной которой считал чрезмерное количество выпитого шерри, но я точно знал, что вчера вечером, перед своей впечатляющей демонстрацией, он превосходно себя чувствовал. Что касается самой демонстрации, медиум утверждал, что ничего не помнит. Но, тем не менее, ему явно было не по себе — он постоянно бросал вокруг испуганные взгляды и вздрагивал при малейшем неожиданном движении, так что, похоже, нервы его серьезно пострадали.
Мне вдруг пришло в голову, что это наверняка он помогал мне ночью, поддерживая огонь в камине. Так или иначе, вскоре после обеда, еще до наступления сумерек, он извинился перед всеми и уехал. Почему-то я знал, что так оно и случится. И таким образом, нас осталось трое… трое из пятерых.
Но, если необъяснимый отъезд Дэнфорда прошлым вечером привел лорда Мэрриотта в уныние, а преждевременный уход Лэйвери также не прибавил никому хорошего настроения, по крайней мере, Тернбулл оставался на стороне хозяина дома. Несмотря на отсутствие Дэнфорда, Тернбулл намеревался выполнить свою часть плана; экзорциста можно было найти и позже, если это действительно потребуется. И уж наверняка ему не требовалось присутствие Лэйвери. Более того, он вообще хотел, чтобы его оставили в доме одного. Он уверял нас, что только так он сможет работать и что пребывание в старом доме в одиночку его нисколько не пугает. В конце концов, чего тут бояться? Это ведь всего лишь еще один эксперимент, верно?
Сейчас, вспоминая те события, я чувствую себя виноватым, что не стал спорить с Тернбуллом, намеревавшимся остаться в доме на ночь, чтобы нарисовать портрет нежелательного жильца, но он столь надменно относился к моим доводам, столь был уверен в своих теориях и принципах, что я не стал возражать. Так что мы втроем провели вечер, читая и куря перед камином, а когда наступили сумерки, лорд Мэрриотт и я собрались уходить.
А потом, когда на окружавшие сад дубы опустилась ночь, я вновь ощутил давящий гнет неведомых сил, рассеянных во внезапно потяжелевшем воздухе.
Возможно, лорд Мэрриотт тоже впервые это почувствовал, поскольку нежелание покидать дом у него вдруг пропало; напротив, он сразу же заторопился, что было для него необычно, а пока мы ехали в его машине в сторону местной гостиницы, я заметил, что он пару раз невольно вздрогнул. Я не стал ничего говорить — все-таки ночь была прохладной…
В «Приюте Путника», где дела шли довольно средне, мы тщательно осмотрели наши комнаты, прежде чем в них устроиться. До десяти вечера мы играли в карты, но мысли наши были не об игре. Чуть позже половины одиннадцатого Мэрриотт позвонил Тернбуллу, чтобы спросить, все ли у него хорошо. Он вернулся от телефона, ворча, что Тернбулл совершенно неблагодарная личность. Он даже не сказал лорду Мэрриотту спасибо за заботу. Ему требовалось полное уединение, без каких-либо контактов с внешним миром, и он жаловался, что теперь ему потребуется больше часа, чтобы войти в транс. После этого он мог начать рисовать почти сразу, или посреди ночи, или эксперимент мог вообще не удаться. Все зависело от обстоятельств, и бесполезные помехи отнюдь не способствовали успеху.