— Зря, — улыбка с лица Императора ушла как-то слишком стремительно, отчего Владимир вздрогнул. — Вы понимаете, что вы оставили свой пост, да не просто так, а в трудную для России минуту? Вы дрогнули, отступили перед лицом противника… Понимаете? Вы трус и дезертир, Владимир Григорьевич.
— Но я же воевал! Анну с мечами и бриллиантами заслужил!
— И что с того? — усмехнулся Александр. — Место капитана корабля в боевой рубке во время сражения, а не в кочегарке. Он должен руководить своим кораблем и стремиться нанести врагу наибольший ущерб либо победить. Даже если взрывами снарядов на его глазах убивает его близких людей. В нем должно быть достаточно мужества и воли, чтобы идти вперед невзирая на потери.
— Ваше Императорское Величество, — сказал совершенно подавленный Шухов, — я не капитан корабля. Я всего лишь хотел пожертвовать собой, чтобы спасти близких мне людей.
— К тому моменту вы уже не принадлежали себе. Владимир Григорьевич, вы должны были стать заместителем Наркома транспорта и путей сообщения. Да вам и так было доверено очень многое. От вас зависел успех предприятия, в которое вкладывали свои посильные вклады очень многие люди. Миллионы людей. От обычного землекопа до Императора. И вы их всех бросили и подвели. Если бы вы погибли в бою от вражеской пули — никто и слова бы не сказал. Но, струсив и сбежав, как вы им в глаза собираетесь смотреть? Они ведь в вас верили. И я тоже…
— Но я ведь хотел защитить…
— Защита, любезный Владимир Григорьевич, должна всегда заканчиваться контратакой и уничтожением нападающего. А не бегством и самобичеванием.
— Как вы правы, Ваше Императорское Величество! Увы, я понял это лишь недавно, когда узнал, что все усилия были напрасны!
— То есть?
— Вернувшись из Маньчжурии, я поехал в Варшаву, повидаться с отцом… — Шухов резко помрачнел. — Спустя месяц после моей «смерти» в его дом залезли грабители. Вся семья погибла, дом сгорел. Почти. Соседи успели притушить пожар, пока он не перекинулся на их строения. Они и рассказали странные вещи: все вещи были просто раскиданы, а мебель валялась, как будто кто-то что-то искал перед поджогом…
— Примите мои соболезнования, Владимир Григорьевич, я не знал. А ведь о таком громком деле мне просто обязаны были доложить… Так что они искали? Вы не знаете?
— Я думаю, мой личный архив.
— Что у вас там хранилось?
— Ряд обобщающих материалов и кое-какие инженерные выкладки. Я занимался проектированием нефтепроводов и прочего. Ничего такого, что могло вызвать острую охоту с убийствами.
— Вы действительно уничтожили архив?
— Никак нет. Я его сдал в наркомат с пометкой, что это пришло мне с письмами от разных людей со всей страны. Я уже не помню, кем их подписывал, но там не меньше десятка вымышленных или покойных к тому времени личностей…
— А почему вы пришли именно сюда?
— На могиле родных я поклялся отомстить всем причастным к их гибели. А здесь… Пришел попросить у Николая Ивановича прощения, что слишком долго бездействовал. Отсюда собирался идти в Имперскую контрразведку. Правда, я слышал пересуды о том, что из здания раздавались выстрелы.
— Значит, вы не читали газет…
— Они мне не по карману уже давно. Я перебивался хлебом и водой вот уже полгода.
— У нас тут маленькая чистка, — усмехнулся Александр. — Якова Николаевича, кстати, не только отстранили от занимаемой должности, но и взяли под арест. Он сейчас охлаждается в подвале Имперской контрразведки.
— За что вы его? — искренне удивившись, спросил Шухов.
— За дело, Владимир Григорьевич. За дело. Но все это мелочи… что мы будем делать дальше?
— Мы? — настороженно переспросил Владимир Григорьевич Шухов.
— А вы думаете, я теперь вас просто так отпущу? Вас должно хотя бы наградить крестом Святой Анны четвертой степени с мечами и бриллиантами, потому как несправедливо будет ее спрятать в стол.
— Крест Святой Анны, — усмехнулся Шухов. — Ну, хорошо, получу я его. И что дальше? В наркомат мне возвращаться нельзя.
— Почему?
— Я его уже один раз подвел. Кто мне поверит?
— А вы сами себе поверите? На что вы готовы пойти кроме мести? Что молчите? Сказать нечего?
— Ваше Императорское Величество, — поднял невозмутимые глаза Шухов, — вы же все равно не поверите тому, что я скажу. Я ведь вас уже один раз подвел. Какое мне может быть теперь доверие?
— Понимаете, дорогой друг, сейчас сложилась очень сложная ситуация, — Александр задумчиво уставился на Шухова. — После ухода Николая Ивановича в Наркомате транспорта и путей сообщения началась борьба за власть. Да такая, что не пересказать. Оттуда в прямом смысле слова выносили сотрудников вперед ногами.
— А что вам мешает все это прекратить? — пожал плечами Шухов.
— Для этого мне нужен человек, которому я доверяю, как самому себе. Таким был Николай Иванович. Вы никогда не задумывались: чем была обусловлена его несомненная поддержка и почему он во многих делах пер вперед, как раненый носорог?
— Я думал об этом вопросе… но, признаться, не находил ответа.
— Вы хотите узнать ответ?
— Конечно!
— Но сначала вы должны произнести клятву. Здесь, на могиле Николая Ивановича, в котором, насколько я знаю, вы души не чаяли.
— Клятву?
— Истинная храбрость, Владимир Григорьевич, заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть. [45] Трусостью в равной степени является как бессмысленная гибель, по дурости, которая не несет никакой пользы твоему Отечеству, так и бегство от смерти тогда, когда надобно стоять насмерть. Поклянитесь же здесь, что не отступите от дела без моего приказа и сохраните верность Империи до последнего вздоха. Я не хочу вам ни угрожать, ни умасливать. Мне нужно, чтобы вы на могиле друга осмыслили сказанное мной и, приняв решение, дали ответ мне перед его останками.
Шухов дико посмотрел на Императора. Потупился и задумался.
Прошло порядка десяти минут, прежде чем Владимир Григорьевич поднял свой взор и на скульптуру Путилова. Потом медленно встал, подошел к могиле, забранной гранитным саркофагом, и, встав перед ней на колени, достал небольшой перочинный нож — ту самую первую модель массового складного ножа, дублирующую Opinel с замком, что Александр начал выпускать еще в конце пятидесятых годов.
— Я клянусь… — после чего, слегка волнуясь, открыл нож и надрезал кожу у себя на левой ладони, проливая кровь на землю рядом с могилой. — Я клянусь… Николай… Я больше никогда не подведу твое… наше дело. До самого конца… до последнего вздоха. Не щадя ни себя, ни других. — После чего по его щеке прокатилась одинокая слеза. Спустя десяток секунд он повернулся к Императору.