— Но сначала послушаем нашего «маленького героя, дергающего за усы большого медведя», — улыбнулся хозяин кабинета, цитируя заголовки парижских газет. — Что нового в Марселе?
Де Фюнес, не принимая шутливого тона патрона, начал подробный отчет. А тот, уже зная его содержание, так как имел особых осведомителей во всех сколько-нибудь значимых отделениях, больше оценивал стиль изложения, интонации и уверенность поведения подопечного, еще раз убеждаясь, что годы муштры не прошли даром. Но нить разговора не терял, время от времени проясняя некоторые нюансы. Наконец, после того как докладчик, ответив на очередной вопрос, выжидательно уставился в лицо шефа, тот, усмехнувшись еще раз, сказал:
— Спасибо, малыш, ситуация мне ясна. Теперь спрашивай ты.
— Патрон, меня тревожит поведение русской тайной службы. Парижские газеты красочно расписывают, как мы водим за нос этого монстра. Кстати, это ведь была ваша затея? Но в реальности все совершенно наоборот! С самого начала нас поставили в очень узкие рамки, причем предоставили самим догадаться об их границах. Нам не запрещают издавать «Марсельский листок» и распространять «Голос Франции», но спокойно проходят лишь номера с весьма умеренным содержанием. Несколько раз мы печатали статьи с явными призывами к независимости, однако сразу же следовала жесткая реакция — в тот же день полиция арестовывала остаток тиража и опечатывала типографию минимум на месяц. Когда же мы печатаем наиболее острые материалы нелегально, то заранее должны проститься с оборудованием — подпольный цех мгновенно находят и изымают все до последней гайки и клочка бумаги. Самый длительный срок непрерывной работы составил полтора месяца, когда нам удалось впихнуть большую часть типографии в фургон и печатать практически с колес, каждое утро перевозя его на новое место.
— Неплохой результат, малыш. Насколько я знаю, англичане работают гораздо хуже, и в Париже ты продержался бы больше года.
— Да. Но когда русская полиция все же выследила наш цех, мы лишились не только оборудования, но и четверых наших товарищей. Официально их никто не арестовывал — люди просто пропали и никто не знает, где их искать. Мы надеемся, что они живы — обычно, когда русские устраняют неугодных, все обставляется как несчастный случай, самоубийство или результат ограбления. Причем это происходит всегда ночью. При свете солнца такой человек может спокойно гулять по улицам Марселя, но после заката должен искать убежище, хотя это не всегда помогает. Мы все вынуждены на всякий случай ночевать на конспиративных квартирах, постоянно меняя адреса и пароли, чтобы иметь хоть какую-то уверенность, что проснешься на свободе или проснешься вообще. Такая жизнь сильно выматывает, тем более что я не понимаю смысла в этой тактике полиции, которая сама усложняет себе жизнь, не трогая никого днем. Постоянно ощущаю себя мышонком, с которым играет большой и сытый кот.
— Думаю, что русские пока не воспринимают нас всерьез и просто тренируют своих людей, давая вам некоторую фору. Но попутно они невольно учат нас искусству конспирации и нелегальной работы. А эти навыки могут сильно пригодиться всем нам в ближайшем будущем. Не секрет, что Марсель стал для «Единой Франции» настоящей кузницей кадров. Те товарищи, что успешно проработали под твоим началом год-полтора и были отозваны в Париж, а их тридцать два человека, теперь руководят ячейками в Восточной Бретани, Анжу, на юго-востоке Нормандии, ну и, конечно, у твоих соседей в Провансе и Тулузе. И хорошо руководят!.. Еще вопросы?
— Еще… — де Фюнес слегка замялся, но почти сразу же продолжил, сменив тон беседы: — Жан. Меня путают изменения, что произошли с вами за последние два года. Раньше вы всегда выступали за восстановление свободной и единой Франции, называя борьбу за автономию лишь первым шагом на пути к цели. Но когда оккупанты создали Королевство Франция на территории английской оккупации, тон ваших речей начал меняться в сторону примата «первоочередных текущих задач», а после начала балканской войны слова «независимость» и «единство» практически исчезли из вашего лексикона. Что случилось, учитель? Неужели вы устали от борьбы?
— Эжен. Я ждал этого вопроса от тебя последние полгода. Нет, я не устал, то, что ты наблюдаешь — не более чем тактическая уловка в политической борьбе. Не умерь я накал своих выступлений, партию могли запретить еще полтора года назад и мы лишились бы не только легальной базы, но и поддержки многих буржуа.
— Учитель, но зачем нам эти коллаборационисты? Уже сейчас они во многом равнодушны к идеям единства страны, их вполне устраивает нынешнее положение, позволяющее сохранить и приумножить капиталы, а борьба за свободу чревата революцией, когда можно потерять все. Призраки санкюлотов и монтаньяров до сих пор пугают парижских обывателей до дрожи в коленях. Это балласт, тянущий партию на дно.
— Не горячись. Балласт часто помогает кораблю не опрокинуться во время шторма. Эти люди находят выгодным получение определенных преференций в рамках Британской империи в обмен на лояльность в главном — отказе от идеи независимости. Поэтому пока мы боремся за широкую автономию, они наши союзники, влиятельности которых не стоит преуменьшать. К тому же больше половины расходов партии оплачивается из их пожертвований.
— Но ведь идя по такому пути, мы никогда не приблизимся к главной цели, ради которой начинали борьбу тринадцать лет назад!
— Да, если будем ориентироваться лишь на это «болото». Партии нужно боевое крыло, способное в нужный момент организовать вооруженное восстание и взять на себя руководство его ходом.
— Но без сильного внешнего союзника восстание в любой из провинций будет немедленно подавлено и залито кровью, ведь абсолютно все европейские страны отхватили по кусочку нашей родины. Кто из них, даже желая подложить свинью соседу, станет помогать нам, рискуя потерять то, что уже считает своим? Тем более, сейчас, когда все они напуганы поражением войск своего альянса в югославской драке. Поднимать же восстание против русских… Пока я не готов вести своих людей на столь бессмысленный акт коллективного самоубийства.
— В Европе все равно грядут большие перемены и потрясения, когда основным игрокам станет не до нас.
— Но лорд Гладстон в своей речи…
— Эжен. Я снимаю перед тобой шляпу! У тебя появился неизвестный мне источник информации в штаб-квартире NATO, — улыбнулся патрон. — Но это не меняет главного: лорд Гладстон может вещать что угодно. Он может, если, конечно, настолько глуп, и сам верить своим словам, но альянс не протянет и десяти лет. В первую очередь потому, что русскому Императору невыгодно длительное существование этого уродца, а его разведка ест свой хлеб недаром. Но ты прав в одном — даже в случае развала NATO своих сил нам может не хватить, слишком уж разобщены и малочисленны сейчас организации патриотов Франции. И главная наша задача — сделать так, чтобы за ближайшие пять-семь лет людей, по-настоящему сочувствующих нашим идеям, стало не меньше пятидесяти тысяч, а каждый третий из них был бы готов не только помочь партии материально, но и поддержать восстание с оружием в руках.
— О-ла-ла! Получается, что каждому из нас придется сагитировать почти сотню человек…