— А.., ну.., поговорим. — Я тяжко вздохнула, а он добавил:
— Поговорить я с тобой хочу.
— Ты мне лучше напиши.
— Чего?
— О господи, — не выдержала я. — Какого черта тебе от меня надо?
— Дело такое… — Снова пауза. Я, конечно, не ожидала, что он сможет объясниться, так и вышло. — Ты где, а? Давай я приеду. У меня тачка под окном.
— Я почти что сплю.
— Слушай, я серьезно. Разговор есть.
— Ну, так говори.
— Не могу по телефону.
— Ты и не по телефону не сможешь! — Я опять вздохнула, пытаясь решить, какая муха парня укусила. Любопытство было сильнее здравого смысла, и я предложила:
— Приезжай на Комиссарова, это рядом с моим домом, там есть кафешка, называется «Бабочка». Буду ждать там.
— Ага, — обрадовался Серега и отключился, а я подошла к зеркалу, постояла немного, разглядывая свое отражение, и доверительно сообщила:
— Все точно рехнулись. Может, правда чего затевается?
Я еще немного потопталась возле зеркала и вышла на улицу. Надоевший за последние дни дождь набирал силу, и я припустила к «Бабочке» бегом.
Кафешку так назвали не без умысла: открыто здесь до утра, и заведение облюбовали уличные проститутки. Заходили сюда погреться, а если повезет, то подцепить клиента. Хозяин «Бабочки», дядька шестидесяти пяти лет с редким именем Виссарион, по моему глубокому убеждению, свихнулся на русском классике Чернышевском. Только влиянию этого мыслителя я могу объяснить невероятную тягу Виссариона к падшим женщинам, причем тягу особого свойства: Виссараион их спасал. Они не только грелись у него по ночам, но иногда жили по несколько дней в задних комнатах, где он устроил что-то вроде приюта, сам залечивал их раны (он был когда-то фельдшером) и наставлял на путь истинный. Выглядело это примерно так: Виссарион, прикладывая лед к очередному синяку девицы, со вздохом вопрошал: «Что ж ты со своей жизнью делаешь, курва?»
Девки занимали у него деньги, рассказывали о своих проблемах, прятались от рассвирепевших сутенеров и всякий раз божились завязать завтра и навсегда. Виссарион словам не верил, но денег в долг давал. Иногда устраивал коллективное прочтение выдающихся произведений литературы, повествующих о нелегкой доле «ночных бабочек». Особой популярностью у него пользовалось «Воскресение», но девки больше любили «Даму с камелиями», в основном в пересказе, прослушать пьесу целиком мало кому удавалось из-за скользящего графика работы. Водрузив очки на нос, Виссарион читал произведение выразительно, я бы даже сказала — проникновенно, время от времени взывая к дремлющей аудитории: «Набирайтесь ума, дуры». Дуры перемежали дрему вздохами и жалобно шмыгали носами в особо волнующих местах.
Отчего Виссарион не подался в священники, а спасал заблудшие души в баре, для меня загадка, однако сам он чувствовал себя здесь в своей тарелке и жизнью был доволен. Я решила, что мужичок он непростой, потому что, несмотря на явный идиотизм ситуации, умудрялся уживаться как с ментами, так и с бандитами, по крайней мере, и те, и другие его не трогали и на свой лад даже уважали. Виссарион организовал кассу взаимопомощи, зачастую выступал третейским судьей в многочисленных разборках, так что, по моим прогнозам, все неумолимо скатывалось к созданию профсоюза. Однажды я эту идею высказала вслух, и Виссарион задумался, а я решила больше так не шутить.
Жил он в одиночестве, в квартире по соседству, но, по-моему, редко покидал свое заведение — я не помню, чтобы хоть раз, заглянув на огонек, не застала его здесь или, к примеру, встретила где-то на улице. На девок он воздействовал не только художественным словом, но охотно использовал другие виды искусства, например музыку. У него была обширная фонотека. Особенно уважал Генделя. Когда кто-нибудь из девок, измученных искусством, в отчаянии вопил: «Да приглуши ты эту бодягу!» — он поднимал вверх указательный палец и наставительно изрекал: «Классика — это тебе не ногами дрыгать, тут душа…» — после чего заблудшей овце надлежало либо углубляться в душу, либо выметаться на улицу, так что с углублением здесь был порядок.
Но этого Виссариону показалось мало — он приволок откуда-то старенький рояль. По виду, так нашел на помойке, но скорее всего купил за гроши или просто выпросил. Играть на нем Виссарион не умел, но сам вид рояля вызывал у него умиление, иногда он его поглаживал и произносил невпопад: «Искусство». Девки смотрели на рояль и впадали в задумчивость.
Своей дружбе с Виссарионом я обязана все тому же роялю. Не помню точно, когда впервые меня занесло в его «Бабочку», но в тот момент душа жаждала общества, и я заглянула в кафе по дороге. Было далеко за полночь, и меня приятно удивило, что кто-то, как и я, не спит. Увиденное произвело незабываемое впечатление: история дамы с камелиями подходила к концу, Виссарион читал особенно выразительно, девки выразительно шмыгали носами. Мысленно присвистнув, я опустила свой зад на стул и замерла минут на двадцать, пребывая в абсолютном обалдении. Когда чтение закончилось, я подошла к стойке, изнывая от желания выяснить, куда меня угораздило забрести.
— У вас тут клуб любителей словесности? — робко поинтересовалась я.
Виссарион ответил в своей обычной манере:
— Болтаются по ночам кому не лень.
Я перевела взгляд на рояль, который будоражил мое любопытство не менее художественного чтения, и спросила:
— На нем кто-нибудь играет?
— Добрые люди в это время спят, — ответил Виссарион.
— Ясно, — кивнула я, подошла к роялю и подняла крышку.
Виссарион вытянул шею, поглядывая из-под очков. Рояль был расстроен, играть на нем не представлялось возможным, но, странное дело, впервые за столько дет меня потянуло к инструменту, пальцы сами по себе легли на клавиши. Я поморщилась, потому что расстроенный рояль терзал слух, и поспешно захлопнула крышку.
Тут подскочил Виссарион и спросил:
— Училась?
— Давно.
— Тебе чего налить: кофе или водки? Сегодня холодно.
С этого, собственно, и началась наша дружба, и теперь своим домом я, по справедливости, считала не квартиру на пятом этаже, а бар под названием «Бабочка», в котором по ночам отогревались проститутки.