— Охотно составлю тебе компанию, — усмехнулся Ден. Может быть, решил, что я надумала утопиться? Напрасно. На это нужны силы. У меня их не было.

Мы долго гуляли, изредка перебрасываясь словами. Он усердно изображал заботливого мужа, а мне было так тошно, что его присутствие уже не раздражало, а скорее успокаивало. Он шел совсем рядом, я чувствовала тепло его руки, привычный запах его одеколона и жевательной резинки, от которого не мог избавить даже запах моря.

— Денис, — позвала я.

Он вздрогнул, наверное, от неожиданности — я впервые назвала его по имени. До сих пор как-то обходилась, а теперь вдруг получилось само собой. А еще меня саму поразил мой голос, который звучал как-то странно, с непривычной интонацией. Ден внимательно посмотрел на меня, и теперь я сожалела, что произнесла его имя. Не стоило обращаться к нему, и уж тем более не стоит задавать вопрос, который я собиралась задать. Он вглядывался в мое лицо, точно силился отыскать в нем что-то важное.

— Я слушаю, — не выдержал он.

— Нет, ничего… — покачала я головой.

— Ты хотела что-то спросить?

— Лезут в голову всякие глупости.

— Давай свои глупости, я добрый, — подмигнул он.

— Я как-то спросила Ника, не снятся ли ему покойники.

— И что он ответил?

— Сказал, что человек такая скотина, что привыкает буквально ко всему.

— Узнаю старину Ника, — хихикнул Ден.

— Можно привыкнуть убивать?

— Это твой глупый вопрос? — Он спокойно смотрел на меня, ответил без усмешки:

— Ник прав. Можно привыкнуть к чему угодно, кроме одного — собственной смерти, ее мало кто любит. А убивать других — многим даже нравится.

— Тебе?

— Мне? — Он пожал плечами. — Не замечал. Но покойники мне не досаждают. И совесть не мучает, если ты об этом. Если тот свет существует, то отвечать буду не я, а те, кто меня нанимает.

— Откуда тебе знать?

— Придет время, и все выяснится.

— А если Бога нет, то и отвечать не перед кем?

— Ага. Спи спокойно, детка.

— А люди?

— А что люди? Люди великие путаники. Господь сказал — не убий. Не убий, и все. Без всяких оговорок. И что твои люди? Не убивают? Как бы не так. И все норовят придумать своим грязным делам оправдание, упаковать их красиво. Сказать, что они во имя свободы и независимости, к примеру. У меня два ордена, дорогуша. Отгадай, за что я их получил? За то, что убивал. Убивал, потому что Родина послала, хотя те парни не сделали мне ничего плохого. И меня назвали героем. И навешали всякой дребедени на грудь. А когда я убил, потому что хотел это сделать, потому что эта сука иного не заслуживала, они дружно заголосили, что я преступник. Двойной стандарт, как любит выражаться наш президент. Так что я послал всех к черту с их двойной моралью. И с тех пор живу распрекрасно. И тебе советую. — Он взял меня за плечо и притянул к себе. — Ты умеешь быть ласковой? — шепнул на ухо.

Я осторожно высвободилась.

— Вряд ли я доставлю тебе удовольствие.

— Как знать. Отчего бы не попробовать?

— Давай возвращаться, — попросила я.

Он пытался меня удержать, но во мне было только равнодушие, и это охладило его пыл. Я пошла впереди, а он крикнул насмешливо:

— Дорогуша, у меня такое чувство, что ты так и будешь идти впереди, торопливо и недосягаемо.

— Поживи немного с мечтой, — засмеялась я и помахала ему рукой. Он не принял шутки, стоял и смотрел мне вслед, презрительно вздернув губу.

* * *

Странные то были дни. Теперь мы редко общались с остальными постояльцами отеля, как-то само собой выходило, что мы оказывались вдвоем, и каждый из нас стремился к этому. И разговоры, которые мы вели, тоже были странными. Ненужными уж точно. Ден теперь часто говорил о таких вещах, которые раньше ему, должно быть, просто в голову не приходили. А может быть, и нет: может быть, он всегда о них думал, но не в словах — чувствовал, что ли, а не думал, — а теперь облек свои мысли в слова, которые презирал. Он рассказывал мне о своей жизни, и я кожей чувствовала его потребность говорить, хотя было заметно, что вообще-то он считал подобные разговоры чепухой, пустой тратой времени. А я внимательно слушала. Меня мучило странное любопытство, хотелось понять, как и почему люди становятся такими, как Ден, ведь проще всего решить, что родился сволочью, оттого и стал ей. А как же быть со мной? Или я тоже родилась сволочью, и мои первые семнадцать лет жизни не более чем притворство? Нет, тут что-то не так. Смогу я привыкнуть, как он, а главное: хочу ли я этого?

Ему нравилось говорить со мной, нравилось чувствовать себя сильным, неуязвимым, ловить на себе мой взгляд. Солнце припекало, и тент не спасал от него, вокруг шныряли мальчишки и предлагали всякую всячину. Ден полулежал в шезлонге и играл апельсинами. Его крепкие руки проворно мелькали в нескольких сантиметрах от моего лица. Я не видела его глаз, скрытых темными очками. Когда я видела его глаза, устремленные на меня, мне становилось не по себе, но когда их скрывали очки, чувство это лишь возрастало.

Я смотрела на лицо Дена, сейчас точно лишенное глаз, смотрела на его руки, на его мощную грудь с тремя небольшими шрамами возле соска, на шрам возле правого уха, обычно скрытый волосами. Сейчас волосы были мокрыми после купания, они сбились на сторону, и шрам стал хорошо виден.

— Значит, ты воевал? — спросила я.

Хотя какое мне до этого дело? Наверняка у него есть история, которая все объясняет, которая даже может вызвать сочувствие. Такая, как моя. Трагическое стечение обстоятельств, и вот мы то, что мы есть. Меня терзал страх, а его, возможно, ненависть. Но как бы мы ни оправдывали себя, я-то знала: все не так. Нет оправдания тому, что он сделал. Мы сделали. Потому что если я с ним, значит, в том, что произошло, есть и моя вина. А мы сидим на пляже как ни в чем не бывало, и я задаю ему вопрос, а он кивает в ответ.

— Шрам возле уха… — вновь говорю я, и он опять кивает.