— Нет. Не Кинг… Тот парень… Стоит себе, а я гляжу на него — прямо ему в глаза гляжу.
Логан подался вперед.
— Кому вы глядите в глаза, Джек?
Руби поднял взгляд.
— Тому парню, — уже раздраженнее сказал он. — Убийце. То есть я думаю, что это и был убийца. В руке он держал пистолет.
Логан почувствовал, как у него зачастил пульс.
— Вы помните, как он выглядел, Джек? Можете его описать?
Руби откинулся назад и передернулся всем телом, словно его пробрал озноб. Он вытер зеленой салфеткой испарину на лбу.
— Да. Описать могу. Такое не забывается. Был вечер, но он был в темных очках. Это мне запомнилось. Очки с боковинами.
— Что еще вам запомнилось, Джек, помимо очков?
— Он был коротко стрижен. Не ежик, но коротко.
— Цвет волос?
— Блондин. Пепельный блондин.
— Фигуру описать можете?
— Рост футов шесть, ну, может, на дюйм больше или меньше. Крепкий. Коренастый. В общем, в хорошей физической форме, по-моему. Куртка на нем была такая броская — коричневой кожи, с воротником, и он поглядел на меня. Я что сказать хочу — вот он глядит прямо на меня, а я думаю, все, крышка, убьет, как пить дать, потому что я ведь прямо в глаза ему взглянул. — Руби опять наклонился над столом и голосом тихим и сдавленным, словно ему не хватало воздуха, проговорил: — Но знаете, что он вдруг делает? Улыбается. — Руби изумленно вытаращил глаза. — Можете поверить? Парень этот улыбается… потом прикладывает палец к губам, будто хочет сказать: пусть это будет нашим маленьким секретом, поворачивается и уходит. Нет, представляете? Как ни в чем не бывало поворачивается и уходит.
Джек Руби, судя по всему, чудом избежал пули. Но как это было ни печально, к поимке Логаном преступника такое везение никак не приближало и вся полученная информация была совершенно бесполезной.
— Вы счастливчик, Джек.
Руби поднял руку, словно давая клятву все на той же невидимой Библии.
— Не говорите! Я даже подумал, может, имя мое отвратило беду, как знак какой, что ли, — парень совсем уж собрался изрешетить меня и уже взвел курок, как настоящий Джек Руби сделал в свое время. Но всемилостивый Господь в тот вечер хранил меня. Иисус всемогущий заставил его повернуться и уйти, велев мне тем самым тоже уйти и больше не грешить. И больше я не грешил, инспектор Логан. Я дал клятву и очистился на веки вечные. Все. Баста. И с тех пор — ни разу. Ведь это и вправду был знак. Знак Божий. Я верю, что Господь спас меня и повелел всегда поступать как должно. Вот потому я здесь — чтобы поступить как должно. Ведь сейчас я поступаю как должно, не правда ли?
— Вы поступаете как должно, Джек. Но почему вы явились с этим только сейчас, а не когда все это произошло? — спросил Логан.
Руби откинулся в кресле и секунду-другую блуждал взглядом по столу, прежде чем вновь устремить взгляд на Логана.
— Ну, это потому, что испугался я очень, как уже было сказано, из-за семьи и всего такого прочего, но потом… потом я опять его увидел.
Дана начала с самых свежих сообщений и стала двигаться вспять, используя различные сочетания слов, включающие такие, как «Мейерс», «сенатор» и «Элизабет Адамс». Искать газетные заметки и сообщения в архивах «Пост интеллидженсер» и «Сиэтл таймс» труда не составляло — пара эта была излюбленной темой журналистов, а после того как Мейерс объявил, что собирается принять участие в президентской гонке, газетчики вообще словно с цепи сорвались. Казалось, читателям только того и надо было, что узнавать новые подробности из жизни красивой пары. Местные и федеральные газеты напечатали в связи с этим целый ряд статей, освещающих широкий спектр вопросов — начиная от смелых взглядов Мейерса касательно внутренней экономики и внешней политики США и кончая гастрономическими пристрастиями его и его жены. К статье, посвященной убранству и цветовой гамме дома Мейерсов — огромной усадьбы «Горная» стоимостью 18 миллионов, — прилагались образцы обоев и использованных красок.
Смуглая красота Элизабет Мейерс представляла яркий контраст благообразной ординарности ее мужа, похожего на преуспевающего инструктора по плаванию на шикарном пляже. Газеты писали о ее застенчивости, сдержанной скромности, непубличности, что также контрастировало с харизматическим обаянием мужа. Ничего удивительного, что и внешность ее, и поведение заставляли вспомнить молодую Жаклин Кеннеди, а то, что Элизабет было всего тридцать пять лет, лишь увеличивало сходство. Дана понимала, что тема «возвращения в Камелот» применительно к начавшейся президентской кампании Мейерса возникла в прессе не столько благодаря самому сенатору, сколько из-за впечатления, производимого его женой.
Дана и сама толком не понимала, что именно надеется она отыскать в прессе, но ее продолжали интриговать слова Уильяма Уэллеса — то, как он описывал Элизабет Мейерс. Она подозревала, что где-то в этих газетных столбцах может таиться ключ к раскрытию преступления, ниточка, ухватившись за которую можно будет выйти на след убийцы ее брата. В служебном блокноте она делала записи, стараясь найти какую-нибудь связь, сквозную тему, но пока что ничего подобного не обнаруживала. В субботу вечером чета Мейерсов начинала сбор средств на избирательную кампанию на благотворительном, 5 тысяч долларов за прибор, ужине в отеле «Фермонт Олимпик» в центре Сиэтла, несмотря на то что всю неделю они были страшно заняты. Сенатор выступал в Калифорнии, в Орегоне, в Аризоне, а вернувшись в Сиэтл, открывал стадион своего имени, где будут тренироваться молодые спортсмены. И на каждом мероприятии рядом с ним неотлучно была его жена.
Раздался звонок в дверь. Он мало отличался от перезвона колокольчиков на ветру. Дана вспомнила, что Логан послал патрульного следить за домом. Она прошла по висячему мостику, который затрясся, как пол в ее офисе, когда по коридору шел Марвин Крокет, и по винтовой лестнице спустилась к входной двери. Струи водопада падали в бассейн, и она увидела, как махнул хвостом красно-оранжевый карп. Она открыла дверь, и красота нетронутой природы мгновенно сменилась чем-то совершенно иным — хмурым и безобразным.
Джек Руби так сильно потел в своей синей хлопковой рубашке, что даже графин ледяной воды на столике не мог принести ему прохладу и облегчение. Воротник стал влажным, под мышками образовались круги, и, как на подтекающем кране, на лбу его выступили крупные капли, которые он то и дело промокал платком. Логан подозревал, что толстяка придется завернуть во что-нибудь холодное и мокрое, как делают с выбросившимися на сушу китами, предотвращая потерю влаги животным.
Но потел Руби не от жары — комната в отремонтированном здании полицейского отделения в Сиэтле имела кондиционер. Просто мужчина сильно нервничал. Руби хотел поступить как должно, но не хотел, чтобы о поступке этом кому-нибудь стало известно. Похоже, он убедил себя или же желал убедить, что ему удастся исповедаться в грехах и покинуть кабинет ресторана, как он покидал исповедальню, совершенно очистившись, получив прощение и возможность продолжать жизнь уже безгрешную, после того как открыл свое имя разве что Богу. А вместо этого ему пришлось сидеть на жестком стуле с авторучкой в руке, ерзая и потея.