А в том, что течение его жизни бесповоротно изменится, я не сомневался уже тогда, когда лежал рядом с саркофагом. Понимал, потому что у меня не было сил вернуть своего ученика, не было сил спасти обреченных смертных мальчиков, которым были уготованы немыслимые пытки, не было сил даже выйти на охоту.
А если не выходить на охоту, как я обеспечу себя целительной кровью?
Я упал на пол комнаты и постарался утихомирить боль обожженной плоти. Я пытался только дышать и думать.
Я услышал Бьянку. Бьянка была жива.
Бьянка даже привела людей спасать наш дом, но он был безнадежно разрушен. Снова война и мародерство лишили меня прекраснейших вещей, которыми я так дорожил: я потерял книги, потерял записи – все мои дневники.
Сколько часов я пролежал так, не знаю, но когда я приподнялся, чтобы снять крышку с саркофага, то обнаружил, что ноги меня не держат. Сгоревшими руками мне не удалось даже приподнять крышку. Только силой мысли я наконец сдвинул ее с места, и то недалеко.
Я опять устроился на полу.
Мне было слишком больно двигаться.
Есть ли надежда пересечь мили, отделявшие меня от Священных Прародителей? Я не знал. И не мог без риска покинуть свое укрытие, чтобы выяснить.
Тем не менее я мысленно вызвал образ Тех, Кого Следует Оберегать. Я помолился им. Я представил себе Акашу как живую, как настоящую.
– Помоги мне, моя царица, – прошептал я вслух. – Помоги. Направь меня. Вспомни, как ты говорила со мной в Египте. Вспомни. Поговори со мной. Никогда еще я не страдал так, как сейчас.
И тут у меня вырвалась старая колкость, старая, как сами молитвы.
– Кто будет ухаживать за вашим святилищем, если я не восстановлюсь? – спросил я. Я дрожал от горя. – Акаша, любимая! – шептал я. – Кто будет поклоняться тебе, если я погибну? Помоги мне, направь меня, ведь по прошествии веков однажды ночью я могу тебе понадобиться! Вспомни, кто так долго о тебе заботился?
Но что толку говорить колкости богам и богиням?
Всей силой Мысленного дара я обратился к заснеженным Альпам, где построил тайное святилище.
– Моя царица, скажи, как мне попасть к тебе? Не может быть, чтобы столь страшное событие не нарушило твой безмолвный покой. Неужели я прошу слишком много? Я мечтаю о чуде, но не представляю себе, как оно произойдет. Я молю о милосердии, но не помышляю о том, в чем оно проявится.
Я знал, что совершил бы безрассудство, если не богохульство, умоляя ее оставить ради меня свой трон. Но, может быть, у нее хватит могущества каким-то чудом передать мне силу на расстоянии?
– Как мне вернуться к тебе? – молил я. – Как выполнять свои обязанности, если я не исцелюсь?
Ответом мне послужило молчание золоченой комнаты. Здесь было так же холодно, как в горном святилище. Я стал воображать, что альпийские снега прикасаются к моей горячей плоти.
Но мало-помалу ужасы начали отступать.
Кажется, я тихо и грустно усмехнулся.
– Я не могу добраться до тебя один, – сказал я, – без посторонней помощи, а как мне получить помощь, не выдав своей тайны? Не выдав секрета святилища Тех, Кого Следует Оберегать?
Наконец я встал на колени и медленно, с трудом, начал карабкаться по каменной лестнице; невзирая на боль, я умудрился встать и Мысленным даром закрыть бронзовую дверь.
Безопасность превыше всего, безопасность. Я должен выжить, думал я. Отчаиваться нельзя.
Потом, рухнув на пол, я бурой мерзостью сполз по лестнице в золотую комнату и упорно толкал крышку гроба, пока он не открылся настолько, что я смог забраться внутрь.
Прежде я никогда не подвергался подобным истязаниям, никогда не испытывал подобной боли.
К последствиям пыток примешивалось чудовищное унижение. Сколько же неизведанного оставалось в мире! Сколько мне еще предстояло узнать о жизни!
Вскоре крики мальчиков стихли вдали, и сколько бы я ни прислушивался, до меня не доносилось ни звука. Корабль унес их за море.
Но Бьянку я слышал.
Бьянка рыдала.
Обезумев от горя и боли, я мысленно проник в дальние уголки Венеции.
– Рэймонд Галлант, член Таламаски, – прошептал я, – ты мне нужен. Рэймонд Галлант, надеюсь, ты не уехал из Венеции. Рэймонд Галлант из Таламаски, услышь мои молитвы.
Я не мог нащупать ни одного следа, но кто знает, во что превратились мои способности? Возможно, они совершенно истощились. Я даже точно не помнил обстановки или адреса его комнат.
Но почему я надеялся его найти? Разве я сам не приказал ему покинуть город? Разве я был недостаточно убедителен? Конечно, он выполнил мои указания. Несомненно, от места, где я еще мог дозваться, его отделяла не одна миля.
И все же я продолжал как молитву твердить его имя:
– Рэймонд Галлант из Таламаски, ты мне нужен. Ты мне нужен.
Долгожданное облегчение снизошло с приближением рассвета. Бушующая боль постепенно начала стихать, и ей на смену пришли сны, как это обычно случается, когда я ложусь до рассвета.
Во сне я увидел Бьянку. Вокруг нее стояли слуги, они утешали ее, а она повторяла:
– Погибли, оба погибли, я точно знаю. Оба погибли в огне.
– Нет, милая, – сказал я и из последних сил отправил ей мысленное послание:
«Бьянка, Амадео больше нет, но я жив. Не пугайся, когда увидишь меня, я весь обгорел. Но я жив».
Чужими глазами я увидел ее отражение: она резко замолчала и отвернулась от них. Я увидел, как она поднялась с кресла и направилась к окну. Я увидел, как она открыла ставни и стала всматриваться в сырой горизонт, где вставало солнце.
«Завтра на закате я позову тебя. Бьянка, я чудовище в собственных глазах, в твоих я тоже буду чудовищем. Но мне придется это пережить. Я позову тебя. Не бойся».
– Мариус, – сказала она.
Столпившиеся вокруг нее смертные слышали, как она назвала мое имя.
Но меня сразил утренний сон. Я не мог сопротивляться. Боль наконец ушла.
Я проснулся с мучительной болью. Час-полтора я пролежал без движения, слушая голоса Венеции, слушая, как катятся воды под домом и вокруг него, как утекают в каналы и в море.
Я искал еретиков Сантино, исполненный тихого величественного ужаса при мысли о том, что они до сих пор ищут меня. Но они все исчезли – по крайней мере, на какое-то время.