Конечно, я поспешил к домам своих потомков и подолгу слонялся возле них, словно призрак. Дело в том, что на протяжении всех долгих лет моих скитаний я втайне от Пандоры следил, пусть издалека, за судьбами родственников и знал, что они остались добропорядочными гражданами, что мужчины нашего рода были сенаторами и отчаянно старались навести хоть какой-то порядок в правительстве, пока армия возвышала одного императора за другим в отчаянных попытках установить и сохранить власть империи на той или иной отдаленной территории.
Сердце мое разрывалось при виде юных потомков многих поколений моих кровных родственников, и я тогда же – сам не знаю почему – навсегда прекратил интересоваться ими и вести о них какие-либо записи.
Наверное, пришло время разорвать абсолютно все старые связи. Я покинул Пандору. Я укрыл подальше от дома Тех, Кого Следует Оберегать. И однажды ночью, понаблюдав за праздничным ужином в доме одного из моих потомков, я вернулся к себе, вытащил из деревянного сундука все свитки с именами родственников, тщательно скопированными мною из писем к различным агентам, и сжег их, считая сей чудовищный поступок чрезвычайно мудрым, словно этот жест мог избавить меня от дальнейших страданий и мирской суеты.
С тех пор я предпочитал проникать в жилища незнакомцев и от них узнавать обо всем, что происходило в современном мире. С вампирской гибкостью проскальзывал я в затененные сады и, стоя у открытой двери какой-нибудь тускло освещенной виллы, слушал тихие беседы за обедом или нежные песни мальчиков, аккомпанирующих себе на лире.
Особенно трогательными я находил пожилых римлян, приверженных к старым порядкам. Нашлось для меня и немало интересных книг, хотя библиотеки в Антиохии были намного богаче. Конечно, в Риме имелись и философские школы, пусть не столь впечатляющие, как в Антиохии, но мне было интересно иногда послушать учителей.
Должен сказать, однако, что я никогда не заводил дружбу с людьми и даже не разговаривал с ними. Следуя давно установленному правилу, я только наблюдал, ибо не верил, что более тесные контакты с миром смертных будут успешными и принесут мне ощутимую пользу.
Что до жажды крови, то я стал неистовым охотником, хотя по-прежнему придерживался правила убивать только преступников. Выполнять такое обязательство, смею тебя уверить, было несложно, но я пил гораздо больше крови, чем требовалось. И умирали мои жертвы в муках. Благодаря огромной численности горожан я никогда не оставался голодным и в тот период в большей степени, чем когда-либо, оправдывал свое тайное звание: тот, кто пьет кровь.
Делать все как положено: мгновенно вонзать клыки и насыщаться, не проливая ни капли, – оказалось не так-то просто. Но я справлялся и вместе с кровью с наслаждением вливал в себя чужие жизни.
В Древнем Риме не было необходимости прятать трупы. Иногда я сбрасывал их в Тибр, а иногда просто оставлял на улице. Особенно мне нравилось убивать в тавернах. Впрочем, как ты мог убедиться, я и сейчас предпочитаю такие места.
Ничто не сравнится с тем приятным ощущением, которое испытываешь, когда после долгой прогулки по сырому и темному ночному городу перед тобой вдруг распахивается дверь и глазам предстает совсем иной мир – теплый, светлый, полный людского смеха и песен. Таверны, бары и им подобные заведения обладают особой притягательностью.
Разумеется, столь безудержный разгул, неуемная жажда и бесконечные убийства стали следствием моего расставания с Пандорой: я горевал и страдал от одиночества. Кто мог меня остановить? Кто мог меня переспорить? Да никто.
Конечно, в первые месяцы после разлуки я еще мог написать ей, ибо она, скорее всего, по-прежнему жила в нашем доме в Антиохии и ждала, надеясь, что я наконец образумлюсь. Однако этого не случилось.
Меня обуревал гнев, тот самый гнев, который я и сейчас пытаюсь преодолеть. А гнев, как я уже говорил, подавляет волю. Я не смог сделать то, что должен был сделать: не вернул Пандору. Иногда одиночество заставляло меня убивать за ночь троих или четверых, пока я не начинал проливать кровь на землю, не в силах проглотить больше ни капли.
Иногда под утро гнев во мне утихал, и тогда я возвращался к своим историческим запискам. Я начал составлять их еще в Антиохии, но никому об этом не рассказывал.
Я делал записи обо всем, что видел в Риме, будь то достижения или, напротив, свидетельства упадка. Я до мельчайших подробностей описывал каждое здание. Но потом наступила ночь, когда я решил, что все мои труды бессмысленны. Кому нужны мои наблюдения, стихи и сочинения, если я не могу передать их смертному миру?
Все, что пишет монстр, убивающий людей ради собственного выживания, изначально отравлено и порочно. Ни поэзии, ни истории, берущим начало в жадном уме и алчном сердце, нет места в этом мире.
Рассудив так, я принялся уничтожать не только свежие записи, но и все, что сочинил в Антиохии. Один за одним вынимал я свитки из сундуков и предавал их огню, как недавно историю собственной семьи. А некоторые просто убирал с глаз долой, запирал под замок, чтобы старые бумаги не вдохновили меня на дальнейшее творчество.
Я переживал величайший душевный кризис.
А потом случилось непредвиденное.
Спускаясь с холма по темным улицам ночного города, я встретил себе подобного – точнее, двоих.
Луна зашла за облака, но я обладал сверхъестественным зрением и все прекрасно видел.
Два неизвестных существа быстро шли в мою сторону, пока еще не подозревая о том, что я стою у стены, уступая им дорогу.
Наконец тот, кто шел первым, поднял голову, и я сразу же его узнал – по ястребиному носу и глубоко посаженным глазам, по впалым щекам и развороту плеч, по длинным светлым волосам и даже по руке, придерживавшей плащ у горла.
Это был Маэл, друид, который когда-то давным-давно похитил меня и отдал во власть обожженного, умирающего Бога Рощи. Маэл, много месяцев державший меня в плену, чтобы подготовить к Темному Ритуалу. Маэл, старый знакомый, бесстрашный и чистый сердцем.
Кто превратил друида Маэла в того, кто пьет кровь? В какой роще Маэла посвятили в обряды древней религии его народа? И почему он не заперт в каком-нибудь старом дубе в Галлии и не сидит во главе пиршественных столов на празднествах друидов?
Наши глаза встретились, но я не почувствовал тревоги. Оценив силу Маэла, я счел ее недостаточной. Да, мы с ним были приблизительно одного возраста, но в отличие от меня он не испил крови Акаши. Я намного превосходил его по силе, а потому он не представлял для меня никакой опасности.
Я перевел взгляд на спутника Маэла. Тот оказался значительно выше и бесконечно сильнее, а темно-коричневая кожа явно свидетельствовала о том, что ему довелось пережить Великий Огонь.