С каким спокойствием взирали ее голубые глаза на тех, кто выпивал роковое зелье! С каким спокойствием она обводила взглядом собравшихся, пока ей читали стихи! С каким спокойствием она улыбалась высокому блондину, наблюдавшему за ней из угла комнаты! И как глубоко было ее отчаяние!
Узнав об этом, я как безумный выбежал в ночь. Теперь у меня появилось доказательство ее неизмеримого преступления! Разве этого недостаточно, чтобы забрать ее с собой, насильно передать ей Темную Кровь и объяснить: «Нет, милая, я не лишил тебя жизни – я подарил тебе вечность!»
Выйдя из города, я много часов бродил по деревенским тропам, периодически стуча ладонью по лбу.
«Хочу ее, хочу ее, хочу...» – звучало в голове. Но я так и не смог заставить себя совершить последний шаг и в конце концов вернулся домой, чтобы написать ее портрет. Ночь за ночью я рисовал ее портреты на деревянных панелях, чтобы преподнести ей подарок: то в образе Святой Девы в момент Благовещения или Мадонны с младенцем, то в образе Марии, оплакивающей распятого Христа. Я изображал ее Венерой или Флорой... Я рисовал ее до изнеможения и в конце концов просто опустился на пол мастерской. Пришедшие под утро ученики обнаружили меня совершенно больным и обессилевшим от слез.
Но я не мог причинить ей вред. Не мог навязать ей Темную Кровь. Не мог забрать ее с собой. Однако теперь в моих глазах она приобрела важное, даже преувеличенно важное качество.
Она была так же порочна, как я, и, наблюдая за ней из угла гостиной, я воображал, что изучаю существо, себе подобное.
Во имя собственной жизни она приносила в жертву людей.
Во имя собственной жизни я пил человеческую кровь.
И теперь эта нежная девушка в дорогих платьях, с длинными белокурыми локонами, с мягкой податливой кожей обладала для меня мрачным величием. Никогда еще меня не влекло к ней так сильно.
Как-то ночью моя боль была настолько острой, что мне стало жизненно необходимо побыть вдали от этой женщины, и я отправился на прогулку в гондоле, приказав гребцу провести лодку по самым узким каналам города и решив не возвращаться к палаццо, пока сам этого не захочу.
Чего я искал? Запаха смерти и крыс в чернильных водах? Редких, но милосердных отблесков луны?
Я лежал на дне лодки, положив голову на подушки, и прислушивался к голосам города, чтобы заглушить свой внутренний голос.
И внезапно, когда мы снова вышли к широким каналам и оказались в центральном районе Венеции, раздался еще один голос, не похожий на остальные, – голос отчаявшегося разума.
Передо мной на секунду возникло лицо того, к кому обращен был зов, – нарисованное лицо. Я рассмотрел даже краски, нанесенные умелыми мазками. Я узнал лицо Христа!
Что это значит? Я прислушивался, позабыв обо всем. Другие голоса перестали существовать для меня. Шепчущий город смолк, наступила полная тишина.
Ее нарушал только горестный плач. Голос ребенка за толстыми стенами, ребенка, с которым обошлись так жестоко, что он не помнил ни родного языка, ни даже собственного имени.
Но на позабытом языке он молил избавить его от тех, кто бросил его во тьму, от тех, кто мучил его и осыпал оскорблениями на непонятном наречии.
Снова появился этот образ – лик Христа с застывшим взглядом. Христос, изображенный в традиционном греческом стиле. Мне была отлично знакома такая манера живописи, подобные лики я видел тысячу раз.
Где? В Византии, а также на Востоке и Западе, куда распространилось ее влияние.
Что означали эти спутанные мысли и образы? Что означала повторяющаяся мысль об иконе, исходящая от ребенка, который не понимал, что молится?
И опять я расслышал мольбу того, кто считал, что умолк навсегда.
Я узнал язык той молитвы. Мне не составило труда распутать его, определить порядок слов – я обладал глубокими познаниями в языках мира. Да, я разобрал как язык, так и саму молитву: «Господи, избави меня... Господи, дай мне умереть».
Хрупкое дитя, изголодавшееся дитя, дитя, оставшееся одно во всем мире.
Я сел и прислушался. Я постарался проникнуть в самые потаенные мысли – те, что не выразить словами.
Этот юный искалеченный человечек был когда-то художником. Тот лик Христа вышел из-под его кисти. Он смешивал яичный желток с пигментами, точь-в-точь как я. В свое время он снова и снова рисовал лицо Христа!
Откуда исходит этот голос? Нужно определить источник. Я прислушался, призвав на помощь все свое мастерство.
Его держали в подземелье где-то совсем близко. На последнем издыхании он посылал молитвы Небесам.
А бесценные иконы он писал в далекой заснеженной стране под названием Русь.
Оказалось, что этот мальчик необычайно одаренный иконописец. Но он ничего не помнил. Вот в чем загадка! Вот в чем сложность! Он сам не видел те образы, что рассмотрел я, – должно быть, его сердце было совершенно разбито.
Я понимал то, чего не сознавал он. А он молча взывал к Небесам по-русски, моля избавить его от тех, кто держал его в рабстве и заставлял служить в борделе, творить то, что он считал непростительным плотским грехом!
Я велел гребцу остановиться.
И долго прислушивался, пока не определил место с предельной точностью. Я приказал вернуть гондолу на несколько домов назад и нашел нужную дверь.
Перед входом горели свечи. Внутри играла музыка.
Юный голос не переставал молиться, но для меня стало совершенно ясно, что мальчик не помнит ни слов мольбы, ни своей истории, ни своего языка.
Владельцы заведения встретили меня с большим почетом: они наслышаны обо мне, я непременно должен зайти, под их крышей я получу все, что пожелаю, эти двери ведут прямо в рай, только послушайте, какой смех, какие песни!
– Что вам угодно, господин? – спросил человек с приятным голосом. – Мне вы можете рассказать все. Здесь не бывает тайн.
Я молча стоял и слушал. Должно быть, я показался им очень сдержанным: высокий блондин с ледяными манерами, склонивший голову набок и отводящий в сторону взгляд задумчивых голубых глаз.
Я старался увидеть мальчика. Его держали взаперти там, где его никто не найдет. С чего начать? Попросить показать мне всех мальчиков, что живут в доме? Не выйдет: его поместили в холодную одиночную камеру, его наказали и ни за что не выпустят.
Внезапно мне пришло в голову решение, словно его подсказали ангелы – или сам дьявол? Решение своевременное и действенное.
– Мне угодно купить – сами понимаете, за хорошие деньги, – ответил я, – мальчика, от которого вы желаете избавиться. Его недавно привезли, и он отказывается выполнять приказы...