"Пошли, – сказал я, – уйдем от этого света".
Я прошел назад, обогнул флигель и вышел к западной стороне дома, где стояла плетеная мебель, залитая электрическим светом другого прожектора. Гоблин шел за мной, и, когда я оглянулся на него, когда обнял левой рукой, я увидел, что он снова стал моим двойником и по одежде. Для него это было проще простого.
"Ты постараешься взять меня с собой? – спросил он. – Когда поедешь в Европу? Будешь держать меня за руку?"
"Конечно, – ответил я. – Я все сделаю. Ты займешь место рядом со мной в самолете, и я буду крепко держать тебя за руку всю дорогу". – Я говорил искренне, но обращался к померкшей любви, так как теперь моя душа принадлежала благословенной Офелии. Я был ее Гамлетом, ее Лаэртом и, возможно, даже ее Полонием. Но мне не следовало забывать о Гоблине, и в эту минуту меня подстегивал вовсе не страх, а преданность.
Мои мысли были заняты и другим. В частности, Хижиной Отшельника и тем, как я собирался отвоевать запущенный дом у дикой природы. Я уже успел переговорить с Алленом, бригадиром мастеровых среди Обитателей Флигеля, насчет того, чтобы провести туда электричество, а кроме того, я намеревался осуществить и другие улучшения.
Разумеется, серьезную проблему представлял собой таинственный незнакомец – настолько серьезную, что Обитатели флигеля и не предполагали. Но я рисовал в своем воображении картины того, каким прекрасным станет это место. Как замечательно будет повезти на остров Мону и как здорово, что Мона сама хочет увидеть его и ничуть не боится.
Мечтая обо всем об этом, строя планы и представляя, как завтра увижу Мону и убегу с ней в Европу, я изо всех сил старался оставаться искренним с Гоблином, когда он внезапно напрягся и, сжав мне руку, сообщил с помощью телепатии:
"Будь осторожен. Он идет сюда. Он думает, я его не знаю. Он намерен причинить тебе зло".
С этими словами Гоблин исчез. По крайней мере, я перестал его видеть. В ту же секунду погасли прожектора, словно то-то щелкнул выключателем. Я оказался погруженным в темноту.
И тут чья-то рука обвилась сзади вокруг моей шеи, а вторая заломила мне левую руку за спину. Я задергался, но все было бесполезно. Свободная правая рука так и не смогла разжать цепкой хватки, а в ухо мне уже шептал голос незнакомца:
"Позовешь на помощь, и я убью ее. Я знаю, кто она, где живет, и я убью ее. Мне это будет просто, и никто никогда тебе не поверит, если ты скажешь, кто это сделал и почему".
"Ты ее не знаешь! – с яростью выпалил я. – Один раз я уже дал тебе отпор и готов дать отпор еще раз".
"Ты меня не слушаешь. – Голос его был тих, и в нем не слышалось угрозы. – Если твой дух снова нападет на меня, то, говорю тебе, я убью ее. Ее зовут Мона Мэйфейр, и живет она в доме цвета сумерек, в шести кварталах от реки, на углу Первой улицы, за двумя столетними дубами. Никто никогда не узнает, почему или как она умерла, если только я не захочу подставить тебя".
"Откуда ты все это знаешь?" – Я впал в бешенство.
"А все дело в том, что ты стал жертвой того, кто способен думать", – произнес он мне в ухо.
"Никакая я не жертва, – ответил я. – И не трогай ее".
"Не трону, потому что ты сделал все, что я хочу".
"А именно? – поинтересовался я. – Между прочим, мне больно". – Вспомнив чей-то давний совет, я попытался повернуть голову набок, чтобы гортань была сдавлена не так сильно, но он лишь сильнее прихватил и шею и руку. Боль стала невыносимой. И я знал, абсолютно точно знал, что он навредит Моне.
"Для начала я сломаю тебе хребет, – сказал он тем же спокойным, чуть ли ни ласковым голосом. – И брошу тебя здесь, на земле, как цыпленка со свернутой шеей, а утром тебя найдет тетушка Куин. – Он продолжал так же вкрадчиво, чуть громче шепота: – Ты ведь знаешь, что она любит прогуливаться перед рассветом? Старики плохо спят. Им не нужна целая ночь. Она выходит вместе с Жасмин, хотя та еле-еле может глаза открыть, но все равно они совершают маленькую прогулку, пока звезды еще видны на небе".
"А ты за этим подсматриваешь, – сказал я. – Чего ты хочешь от нас?"
"Ты будешь поражен моей щедростью, впрочем, я всегда славился своим умом и широтой души".
"Ну, это мы еще увидим", – сказал я, теряя от ярости способность рассуждать здраво.
"Отлично, – произнес он. – Я много думал о тебе и о том острове, на который мы оба претендуем, и пришел к заключению, что готов разделить с тобой Хижину Отшельника. То есть я позволю тебе пользоваться ею днем, а я буду хозяйничать там ночью, что стало моей привычкой".
"Ночью? Так ты приходишь туда только ночью?" – Это было почти невыносимо.
"Конечно. А как ты думаешь, почему ты нашел там свечи и пепел в камине? Днем мне этот дом ни к чему, но я не желаю, чтобы другие туда наведывались. Когда я прихожу, мне не нужны свидетельства, оставленные там посторонними. Для тебя делаю исключение. Пусть там лежат твои книги, бумаги и все такое прочее. А теперь перейдем к самой важной части сделки. Ты должен обновить Хижину Отшельника. Ты должен придать ей новый блеск. Понимаешь, о чем я?"
Он немного ослабил хватку, и я смог беспрепятственно дышать. Но держал он меня по-прежнему крепко, и моя левая рука болела. Я был парализован яростью.
"Самое главное – переделки, – сказал он. – Проследишь за всем, и тогда мы оба будем наслаждаться домом. Возможно, ты даже не будешь знать о моем в нем пребывании. Мы даже сможем обмениваться книгами. Получше узнаем друг друга. Неизвестно, быть может, мы еще станем друзьями".
"Какие переделки?" – спросил я. Субъект явно был сумасшедшим.
"Во-первых, я хочу, чтобы там все тщательно вымыли, – сказал он, – и золото на саркофаге должно быть вычищено и отполировано".
"Значит, это все-таки золото", – сказал я.
"Не сомневайся, – прозвучало в ответ. – Но если хочешь, можешь сказать своим рабочим, что это медь. И вообще, наболтай им с три короба об этом острове, чтобы они держались от него подальше".
"А для кого была предназначена могила?"
"Тебе не нужно об этом думать и, кстати, больше никогда ее не вскрывай. – Голос был тих, как дыхание. – А теперь вернемся к Хижине Отшельника. Ты должен повсюду провести электричество".
"Ты что, читаешь мои мысли?" – поразился я.