– Не уверена, – сказала она. – Каждый слуга в доме, каждый торговец, имевший дело с вашей семьей, любит вас. Скорее они примутся выслеживать всех тех француженок, всю ту погань, что явилась вместе с завоевателем, ведь вы у них такая популярная фигура, но никто не подумает о дочке пекаря. Отец прав, вам нужно уехать. А я разве другое говорила? Если вы не покинете Вену, вас поймают в ближайшие дни.
Стефан погрузился в глубокое раздумье. Он попытался опереться на правую руку, но тут же понял свою ошибку и вновь привалился к деревянной спинке. В этой маленькой комнатушке со сводчатым потолком и крошечным окошком в толстой стене он казался чересчур высоким, чересчур изысканным и разъяренным.
Это был молодой двойник моего призрака, блуждающего по огромным комнатам и широким улицам.
Дочь повернулась к отцу.
– Ступай в дом и раздобудь скрипку! – сказала она.
– Ты бредишь! – воскликнул коротышка. – Совсем спятила от любви. Ты глупая пекарская дочка.
– А ты, кто старается строить из себя господина в своем вычурном кафе на Рингштрассе, ты сам знаешь, что у тебя кишка тонка.
– Ничего удивительного, – авторитетно заявил Стефан. – А кроме того, Ганс не сможет отличить одну скрипку от другой.
– Она лежит в гробу! – сказала девушка. – Мне рассказывали. – Она прикусила марлю и разорвала ее пополам, потом завязала еще один тугой узел у него на запястье. Бинты уже успели пропитаться кровью. – Отец, достань ему скрипку.
– В гробу! – прошептал Стефан. – Рядом с ним! – В последних словах слышалось презрение.
Я бы закрыла глаза, но не могла настолько управлять физическим телом. Я держала в руках ту самую скрипку, о которой они говорили, и думала при этом: значит, вот эта вещь, кровавую историю которой мы прослеживаем в то время, скажем в 1825 году или позже, – эта вещь уже лежит в гробу! Наверное, ее успели окропить святой водой, или это случится только во время последних приготовлений? Где ее похоронят? Под одной из венских церквей с сахарно-золочеными ангелочками?
Даже я понимала, что коротышке никогда не добыть скрипку. Но он вовсю пыжился, стараясь защитить себя перед ними и перед своим собственным сердцем; он метался по комнате, выпятив губу и поблескивая стеклами очков.
– Как, каким образом? Нельзя же просто войти в комнату, где лежит князь в гробу, в пышном убранстве…
– Берта, он прав, – мягко произнес Стефан. – Я не могу подвергнуть его такому риску. А кроме того, когда ему это осуществить? И что ему делать – смело войти в дом, выхватить скрипку из-под рук мертвеца и кинуться вон?
Берта подняла на него глаза, молящие и умные глаза с длинными ресницами, ее темные волосы обрамляли побелевшее лицо.
– Наступит час, – сказала она, – глубокой ночью, когда комнаты почти опустеют. Вы сами знаете. Мужчины уснут. Только несколько человек останутся помолиться, но и они, скорее всего, сомкнут веки. Итак, отец, ты отправишься в дом присмотреть за столами. Выберите час, когда уснет даже мать Стефана.
– Нет! – воскликнул Стефан, но зерно упало в благодатную почву. Он поднял глаза, весь захваченный собственным планом. – Подняться на второй этаж, подойти к гробу, забрать скрипку, что лежит рядом с ним, мою скрипку…
– Вы не можете это сделать, – сказала Берта. – У вас нет даже пальцев, чтобы взять ее. – Она была убита ужасом. – Вам даже к дому нельзя приближаться.
Он ничего не сказал. Только огляделся и еще раз попробовал облокотиться на руки, но тут же выпрямился, почувствовав боль. Внимание его привлекла одежда, разложенная на стуле. Он увидел плащ. Тогда прозвучал вопрос:
– Скажи мне, Ганс, скажи мне правду, это Вера прислала деньги?
– Да, и ваша мать все знает, но если вы когда-нибудь заявите об этом вслух, то я погиб; не вздумайте хвастаться, какая у вас добрая сестра, перед кем-нибудь из других тайных друзей. Потому что, если вы так поступите, то ни ваша сестра, ни ваша мать не смогут меня защитить.
Стефан горестно улыбнулся и кивнул.
– Вы знали, – продолжал маленький Ганс, поправляя очки на курносом носу, – что ваша матушка ненавидела вашего отца?
– Разумеется, – ответил Стефан, – но сейчас я ранил ее гораздо сильнее, чем когда-либо ранил отец, разве не так? – Он не стал дожидаться, пока коротышка подберет слова, чтобы ответить, спустил ноги на пол, чтобы встать. – Берта, мне не надеть сапог.
– Куда вы пойдете? – Она перебежала на другую сторону кровати, чтобы помочь. Надела на него сапоги, затем поддержала, пока он поднимался. Она передала ему черный шерстяной плащ, вычищенный и выглаженный, несомненно, его сестрой.
Коренастый мужичонка смотрел на него во все глаза, преисполненный жалостью и печалью.
– Стефан, – сказал он, – весь дом наводнен солдатами, русскими гвардейцами, личными охранниками Меттерниха, полицейскими. Послушайте меня.
Коротышка подошел к Стефану и опустил ладонь на его руку, а когда Стефан поморщился и отвел раненую руку, коротышка, пристыженный, замолчал.
– Пустяки, Ганс. Ты проявил ко мне доброту. Благодарю. Бог не разгневается, глядя на это. Ведь не ты убил моего отца. А что касается моей матушки, то она, как я вижу, меня благословила. Это лучший отцовский плащ, подбитый мехом русской лисицы. Видишь? Вот как она обо мне заботится. Или это Вера передала тебе плащ?
– Это была Вера! Но попомните мои слова. Сегодня же покиньте Вену. Если вас поймают, то не станут устраивать никакого суда! Уж они позаботятся, чтобы вас пристрелили на месте, прежде чем вы скажете хоть слово или заговорит тот, кто видел, как он покалечил вас.
– Мой суд уже состоялся здесь, – сказал Стефан, дотрагиваясь до груди перебинтованной рукой. – Я убил отца.
– Уезжайте из Вены, как я вам сказал. Найдите врача, который сумеет вылечить вам пальцы, возможно, их удастся спасти. Есть ведь другие скрипки для того, кто играет, как вы. Отправляйтесь за море, в Рио-де-Жанейро, поезжайте в Америку или на восток от Истамбула, где никто не станет спрашивать, кто вы такой. А в России у вас есть друзья, друзья вашей матушки?
Стефан, улыбнувшись, покачал головой.