Стефан обернулся в потрясении. Я прочла в его лице яростный гнев. Я принялась вертеться во все стороны. Увидела пораженного графа, смущенную фрау Вебер, робкого Мелникера, а затем увидела приближающегося призрака, который как раз в эту минуту открывал двери в холл. Я поняла, что и другие видят эти открывающиеся двери, но не видят призрака. Вероятно, они решили, что это сквозняк.
Призрак вошел, широко шагая, держа руки за спиной, как имел обыкновение делать при жизни, по свидетельствам очевидцев. Вид у него был неопрятный, словно он только что сошел со смертного одра, оборванное запятнанное кружево, к лицу прилипли кусочки гипса от посмертной маски.
Дверь в коридор так и осталась открытой. Я увидела, что в коридоре собираются постояльцы.
Маэстро. Сердце у Стефана разбилось, из глаз полились слезы. Мне было очень жаль Стефана, но Маэстро не знал жалости, хотя голос его звучал снисходительно.
– Стефан, ты меня утомляешь, заставляя все это терпеть! – сказал он. – Зачем ты вызвал меня в это время! Триана, сыграй для меня. Просто возьми скрипку и сыграй.
Я смотрела, как на моих глазах упрямец невысокого роста пересек комнату.
– Восхитительное сумасшествие, как мне кажется, – сказала я. – Или, может быть, это просто вдохновение.
Призрак опустился на стул, сердито поглядывая на меня.
– Вы в самом деле услышите музыку? – спросила я.
– О Господи, Триана, – сказал он, коротко махнув рукой. – Я не глух в смерти! Я не отправился в ад. Иначе меня бы здесь не было. – Он громко скрипуче рассмеялся. – Я был глух при жизни. Теперь я не живу, иначе и быть не могло. А теперь сыграй. Давай, давай, пусть у них мурашки побегут! Пусть они заплатят за каждое недоброе слово, когда-либо сказанное тебе, за каждую провинность. Или пусть заплатят за то, что ты сама пожелаешь. Причина, в конце концов, не так уж важна. Представь боль или любовь. Обратись к Богу или к тому хорошему, что есть в тебе самой. Но вырази это в музыке.
Стефан плакал. Я переводила взгляд с одного на другого. Мне было наплевать на людей в комнате. В ту минуту я подумала, что теперь мне всегда будет на них наплевать.
Но потом я поняла, что именно для них я должна сыграть эту музыку.
– Смелее, играй, – чуть более участливо сказал Бетховен. – Я не хотел, чтобы это прозвучало грубо. Правда, не хотел. Стефан, ты мой единственный ученик.
Стефан отвернулся, обратив лицо к дверному косяку, и подпер голову рукой. Озадаченные смертные зрители ждали.
Я внимательно рассмотрела каждого, пытаясь не видеть призраков, а только смертных. Я взглянула на тех, кто ждал в коридоре. Господин Мелникер пошел, чтобы закрыть дверь.
– Нет, оставьте дверь открытой.
Я начала. Скрипка оставалась прежней, легким, источающим аромат священным инструментом, изготовленным тем, кто даже не подозревал, какое чудо творит из ветвей деревьев, кто даже не мог мечтать, что выпустит такую силу из прогретой древесины, согнутой в нужную форму.
«Позволь мне вернуться в часовню, мама. Позволь мне вернуться к Вечной помощи Божьей Матери. Позволь мне опуститься рядом с тобой на колени в том невинном мраке, когда я еще не знала боли. Позволь мне взять тебя за руку и сказать – не как мне жаль, что ты умерла, а просто, что я люблю тебя, я теперь люблю тебя. Я дарю тебе свою любовь в этой песне, вроде тех, что мы всегда распевали во время весенней процессии, тех песен, которые ты любила, и Фей, Фей вернется домой, Фей каким-то образом узнает о твоей любви, обязательно узнает, я верю в это, я чувствую это всей душой.
Мама, кто бы мог подумать, что в жизни так много крови? Кому бы пришло в голову, что мы владеем тем, чем дорожим, я играю для тебя, я играю твою песнь, я играю песнь твоему здоровью и силе, я играю для отца и Карла, а совсем скоро я обрету силы сыграть для боли, но сейчас вечер, и мы находимся в этом безмятежном святилище, среди известных нам святых, а когда мы направимся домой, улицы будут наполнены тихим угасающим светом, мы с Розалиндой будем скакать перед тобой и оглядываться, чтобы увидеть твое улыбающееся лицо; да, я хочу это вспоминать, я хочу всегда вспоминать твои большие карие глаза и твою улыбку, в которой было столько уверенности. Мама, никто ведь не виноват в том, что все так вышло, а может быть, вина навсегда приклеится к нам, но нет ли какого способа в конце концов вырваться из ее тисков?
Взгляни, взгляни на эти дубы, которые всегда цеплялись ветками мне в волосы, всю мою жизнь, взгляни на эти замшелые кирпичи, по которым мы идем, взгляни на небо, отливающее теперь фиолетовым цветом, как случается только в нашем раю. Почувствуй тепло от ламп, от газового камина, от отцовской фотографии на полке «Твой папочка на войне».
Мы читаем, возимся, а потом проваливаемся в кровать. Никакая это не могила. Кровь есть во многих вещах. Теперь я это знаю. Но кровь бывает разной. Я истекаю кровью за тебя, да, истекаю, причем добровольно, а ты то же самое делаешь для меня…
… И пусть эта кровь смешается».
Я опустила инструмент. С меня ручьями тек пот. Руки дрожали, в ушах гремели аплодисменты.
Старый граф поднялся из кресла. Те, кто стоял в коридоре, хлынули в комнату.
– Вы сочинили это из воздуха, – сказал граф.
Я поискала глазами призраков. Они исчезли.
– Вы должны обязательно записать эту музыку. Это сама природа, этому нельзя научиться. Вы обладаете редчайшим даром, который не оценить по обычным меркам.
Граф поцеловал меня в лицо.
– Где ты, Стефан? – прошептала я. – Маэстро?
Вокруг себя я видела только людей.
Затем в ушах прозвучал голос Стефана, его дыхание коснулось моего уха.
– Я с тобой еще разберусь, дрянная девчонка, укравшая у меня скрипку! Твой талант здесь вовсе ни при чем! Его не существует. Это колдовство.
– Нет-нет, ты ошибаешься, – сказала я, – это не было колдовством, это было нечто, вырвавшееся на свободу, беспечное и нескованное, как ночные птицы, которые летают на закате, подхваченные ветром. Знай, Стефан, что ты мой учитель.
Граф поцеловал меня. Интересно, услышал ли он мои слова?
– Лгунья, лгунья, воровка.
Я повернулась вокруг своей оси. Маэстро исчез окончательно и бесповоротно. Я не осмелилась позвать его обратно. Я не осмелилась даже попытаться сделать это, просто потому что не знала, как к нему обратиться, да и к Стефану тоже, если на то пошло.
– Маэстро, помогите ему, – прошептала я.