— Извини. Имя редкое. Но красивое. А сокращенно как, Уля?
— А тебя как зовут?
— Анна. Швецова Анна Викторовна, — помедлив, добавила она и усмехнулась, точно в ее словах заключалось нечто смешное. — Я никто, и зовут меня никак, — вдруг сказала она, выбираясь из машины.
После такого заявления видеть ее у себя в гостях мне и вовсе не хотелось, но как выйти из создавшегося положения, я не знала, к тому же здорово мучило любопытство. Мы поднялись в квартиру.
— Одна живешь? — спросила Аня, снимая ботинки.
— Да. А ты?
— Тоже одна. Был бы кто-то рядом, глядишь, мозги бы уцелели. Он, я уверена, специально выбирает одиноких, с нами проще.
— Проще что? — быстро задала я вопрос.
— Запугать. Мозги запудрить, — пожала она плечами. — Кухня там?
— Да. Проходи.
Я стала собирать на стол. Анна устроилась возле батареи, все еще зябко дергая плечами, хотя в кухне было тепло.
— Рассказывай, — предложила она без особой охоты.
Я торопливо поведала свою историю. Она слушала молча, разглядывая свои руки, время от времени кивала.
— Ясно, — вздохнула она, когда я закончила. — Я имею в виду, ничего не ясно в целом, зато понятно, почему ты там оказалась. — Она разглядывала меня, сосредоточенно хмуря лоб, как будто принимала важное решение. — Я тебе верю, — изрекла она наконец. — У тебя глаза хорошие. Хотя… ладно, я тебе верю.
— Спасибо, — сказала я, не придумав ничего умнее. — Расскажи, пожалуйста, как ты оказалась в парке и почему.
— Он позвонил и велел сделать этот дурацкий плакат. Ну, я сделала. Потом опять позвонил, сказал, что в одиннадцать утра я должна быть в парке.
— Кто позвонил?
— Азазель, естественно. У меня нет компьютера, он звонит мне по телефону.
— Тебе кто-то позвонил по телефону, и ты с плакатом бросилась в парк? — усомнилась я в чужом здравомыслии.
— Но ты ведь бросилась за желтой курткой? — насмешливо глядя на меня, спросила Анна.
— Но… этому предшествовали события, о которых я тебе рассказала.
— У меня тоже события предшествовали. К примеру, мамуля каждую ночь звонила по телефону ровно в час, и мы мило болтали.
— Ну и что? Моя мама тоже звонит, правда, не ночью.
— Не знаю, как твоя, а моя мама умерла год назад.
— А тебе не пришло в голову, что это розыгрыш?
— Ага. Пришло. И ушло. Откуда шутнику знать, что я разбила в шесть лет китайскую вазу, которую отцу подарили на юбилей, со всеми дальнейшими последствиями? В первый раз мамуля позвонила и долго жаловалась на условия существования, то есть на геенну огненную. Просила меня в церковь сходить. Я, конечно, пошла, батюшке все рассказала. Батюшка решил, что у меня не все дома, но панихиду отслужил. Через месяц у него от меня нервный тик начался. Все мы верим в Воскресение Христа и наше спасение, но, когда покойники регулярно звонят, это все-таки впечатляет. А старушка так разохотилась, велела батюшке передать, что у него в саду под яблонькой чугунок зарыт с баксами. И что ты думаешь? Батюшка вроде не поверил, когда я старушкины слова ему передала, но лопатку все-таки прихватил. И баксы нашел, только не впрок пошла находка. Повесился батюшка, — сказала Анна и улыбнулась, зло, с остервенением, от веселья она была далека.
— Действительно повесился?
— Ну, в петле нашли. Это вообще страшный грех, а когда священник на себя руки накладывает… Я решила, что ценные сведения, что мамуля сообщает, лучше держать при себе. Вот так. Шесть месяцев я не сплю, пью успокоительные и лечусь у психотерапевта. Он обещал поставить на ноги, но вряд ли в это верит. Я думаю, ему самому не худо бы подлечиться. Психотерапевт, который говорит больному: «Я вас на ноги поставлю…» — Она засмеялась, после чего добавила со вздохом:
— Лучше на голову.
— Она и сейчас звонит? Я имею в виду твою маму?
— Ага. Правда, не каждую ночь, должно быть, устает старушка. Или перед хозяином не выслужилась, не удалось сцапать грешную душу.
— Извини, но как-то ты о матери говоришь…
— Это не моя мать, — зло ответила Анна. — То есть, возможно, это существо когда-то было моей матерью. А сейчас… сейчас это исчадье ада.
— Ты в самом деле так думаешь? — заволновалась я. Анна сама только что сказала, что лечится у психотерапевта.
— Мать любит своего ребенка, а не доводит его до безумия. А я в психушке частый гость — и все благодаря мамуле. Я вот думаю, может, кол осиновый в могилу вбить? Впрочем, бесполезно. Кол положено вбивать в сердце, если я такое проделаю, меня будут держать в смирительной рубашке. К тому же кол для вампиров, а я мамашу блуждающей не видела, только голос имею счастье слышать.
— Аня, — сказала я, — а голос-то настоящий? Голос точно твоей мамы?
— Не знаю, — вздохнула она. — Догадываюсь, о чем ты подумала. О розыгрыше забудь, люди так не шутят. Тут еще много чего было, не хочу рассказывать. И про глупости с милицией, про определитель номера лучше молчи. Сама понимаешь, чтобы довести человека до сумасшествия, надо напрячься.
— Ты считаешь себя сумасшедшей? — не поверила я.
— Слушай, я ничего не знаю. Может, я спятила, а может, другие, это уже не имеет значения. Я просто хочу, чтобы все поскорее кончилось, все равно как, лишь бы поскорее.
— А как ты узнала об Азазеле? — спросила я.
— От мамаши, конечно. Она сказала, что я нужна хозяину. Ну, тут и он объявился, в ту же ночь.
— Позвонил по телефону?
— Ага. Потом… не важно. Короче, он меня не забывал. А вчера позвонил и в сквер с плакатом отправил. Зачем-то ему понадобилось, чтобы мы были вместе. Интересно.
— Тебе звонят по телефону, мне присылают послания по электронной почте, я несколько раз видела мужчину. И в твоем, и в моем случае рядом гибнут люди. Но это нельзя назвать убийством.
— Вот что, не ищи во всем этом логики, ее там просто нет. И не пытайся понять. Не то он возьмется за тебя всерьез, и ты очень быстро окажешься в комнате с мягкими стенами. А он любит американские фильмы, — вдруг хихикнула Анна. Выглядело это так, что слегка меня встревожило, повода для веселья я не видела.