Я отодвинулась. Он принес гребень, старинный золотой гребень, в виде человеческой руки с пятью пальцами, и сиял с меня головной убор. Мягко повернул меня от стены и наклонился, чтобы осмотреть мои связанные запястья. Сочувственно вздохнул сквозь поджатые губы.
— Боюсь, я причинил боль вашим запястьям, Дениз, — с сожалением произнес он. — Они распухли. — Некоторое время он тщетно старался развязать мне руки. — Мне понадобится нож.
Он поискал, но не смог найти ничего, кроме золотого кинжала с тупым лезвием, лежавшего в мертвой руке Хусейна. Я обрадовалась, что он не воспользовался им, а вместо этого подобрал острый камень и начал пилить им обрывок юбки, которым связал мне запястья.
Я медленно пошевелила сведенными судорогой руками. Из царапин снова потекла кровь. Джон наклонился, чтобы вытереть ее, и я застонала от боли. Ончто-то сочувственно бормотал, массируя мне запястья. Они медленно приобретали нормальный цвет. Боль прошла. Джон молча откинулся, чтобы проследить, как я буду причесывать волосы тяжелым старинным гребнем, но я постаралась быстрее закончить эту процедуру. Не знаю почему, только я вдруг почувствовала себя лучше, чище. Я поняла, что мой страх достиг той точки, когда уже ничто не имеет значения. Бегство казалось невозможным, и, как ни странно, от неотвратимости смерти страх стал меньше. Именно это, наверное, испытывали придворные дамы три тысячи лет назад, готовясь к своей последней церемонии.
Джон нахмурился и встал. Прошел по тоннелю и начал собирать драгоценности и украшения. Я украдкой посмотрела на воду и перевела взгляд на свои связанные лодыжки. Дин полагал, что между тем местом, где я сейчас сидела, и разрушенным домом над Тайной пещерой проходит тридцать ярдов затопленного водой тоннеля. Теперь там уже значительно глубже, чем тогда, когда Джон нес меня сюда. Я содрогнулась от мысли, что мне суждено утонуть в стоячей воде этого темного тоннеля.
Выбора у меня не было. Другой выход был лучше. Заснуть...
Джон вернулся с браслетами в руке, опустился возле меня на колени и пристально уставился на меня:
— Вы должны снять свитер и юбку. Эти украшения нужно надевать на голое тело, как это делала она.
— Нет! — в ужасе воскликнула я.
— Вы должны, Дениз, — твердо произнес он. — Сегодня я ее жрец! Для меня вы всего лишь красивый ребенок, не больше, я не хочу вас... как женщину. Если вы не сделаете этого добровольно, мне придется применить силу. Не вынуждайте меня, Дениз! Я больше не отвечаю за себя. Я убийца! Я полон странных, неистовых порывов ярости, страха и жажды. Это все ее дела! Ее!..
— Тогда отвернитесь, — пробормотала я. — Оставьте мне украшения. Если уж так надо, я их надену!
Дрожащими пальцами я с трудом стянула свитер, оторвав при этом пуговицу с белой блузки под ним. Мне стало холодно. Тяжелые браслеты были ледяными, огромное ожерелье из сверкающего голубого ляписа холодило грудь, а тройной ряд золотых бус оттягивал шею. Порванная юбка едва прикрывала меня, и в этих тяжелых, сверкающих украшениях я чувствовала себя обнаженной рабыней из давно ушедшего мира. Я медленно надела головной убор и поправила его. Затем дрожащим, не своим голосом произнесла:
— Я готова!
Он стоял, глядя на воду, и я заметила, что она незаметно подбирается к нам. Она уже достигла нашего уровня и медленным потоком струилась по каменному полу.
Джон медленно повернулся и взглянул на меня. Я услышала его участившееся дыхание. Но он смотрел не на мое тело, а на лицо, плечи и украшенные руки.
— Вы красивее Карен, — удивленно пробормотал он. — Ваша красота более чиста и молода, Дениз!
— Я моложе Карен. И... думала, что у меня впереди вся жизнь! — горько проговорила я.
Он нахмурился:
— Так думали и те женщины! И все же они спокойно встречали смерть, как должны сделать и вы!
Джон подошел ко мне, опустился на колени и схватил меня за запястья. Он снова связал их, но теперь не так крепко и спереди. Потом прошел к гробу Карен и поставил около него тяжелый ящик.
— Вы будете сидеть здесь, у ее ног! — приказал он. — Это почетное место любимой помощницы, самой красивой женщины при дворе, и оно по праву принадлежит вам!
Я безучастно следила, как он поставил у другого конца гроба еще один ящик, а на него водрузил лампу, чтобы она полностью освещала спокойное, мертвое лицо Карен.
Потом Джон вернулся ко мне, поднял меня, посадил на ящик и достал баночку с зеленой краской. Меня чуть не вытошнило! Это была та же краска, которой он выкрасил Карен. Я чувствовала, как он мягко проводит кистью по щекам и под глазами. Тошнотворный запах древнего окисла щекотал мне ноздри.
Закончив работу, он встал и отошел от меня, а я взглянула на воду. Теперь мелкие ручейки слились в один, и коричневая вода медленно подбиралась к моим ногам. Я смотрела на нее как завороженная. В ее приближении было что-то неумолимое, и я понимала, что смерть становится все ближе и неизбежнее. В больном мозгу Джона не осталось места пи для милосердия, ни для разума. Он что-то передвигал, тихо бормоча себе под нос. Повернуть голову и посмотреть, чем он занимается, у меня не хватало смелости: я боялась снова увидеть искаженное лицо Хусейна!
— Джон! — тихо позвала я.
Он перестал бормотать и резко повернулся ко мне:
— Что?
— Краска в банке была та же, да? А наркотик, от которого мы уснем, тоже тот же?
Он покачал головой:
— От наркотика, который применяли они, не осталось и следа! Это был растительный наркотик. Вероятно, один из опиатов.
Голос у меня задрожал.
— Тогда что?..
— Наркотик был у Хусейна. Перед смертью Карен рассказала мне, что они дали его вам. Вы на себе почувствовали, как он силен.
— Да, — вздрогнула я.
Джон перевел взгляд на Карен.
— Я показал ей записку, которую восстановил. Она умоляла о пощаде. Даже выдала своих сообщников. Пыталась подкупить меня своим телом. — Его руки сжались в кулаки, лицо исказилось от ненависти.
— Она была злой! — примирительно произнесла я.
— Карен умоляла меня отвести ее к отцу вместе с запиской. Она знала, что он простит ее, как прощал раньше, а я нет! Она рассказала, что сделал Хусейн, и сообщила, что он здесь, на этом самом месте! Но я знал, как мне следует поступить, и в конце концов, когда она начала кричать, убил ее. Это было очень легко! Потом отнес ее в музей и положил в саркофаг, а ее постель смял так, что если бы отец пришел к ней ночью, то решил бы, что она спит с другим. У меня было бы время, чтобы сделать то, что я должен был сделать, пока он в ярости искал бы ее, зная, что она и раньше изменяла ему.
Я в ужасе смотрела на него, представляя страх и отчаяние Карен, когда эти сильные руки сжимали ее мягкую, длинную шею.
— А Хусейн? — спросила я.