Через день он счел своим долгом навестить графа де Монтиньяка и узнать, в каком состоянии тот находится. Раненый чувствовал себя неплохо – пулю из предплечья уже извлекли, – но был весьма слаб из-за большой потери крови. Он встретил Дантеса очень любезно и даже сообщил ему, что, по его сведениям, мнимую баронессу поместили в городскую тюрьму.

– И поверьте, юноша, что ее арестовали совсем не по моему доносу, – добавил он. – Я согласился присутствовать при ее аресте лишь потому, что знал ее в лицо, поскольку был знаком с ограбленной ею герцогиней де Монмеррай, а несчастный виконт де Шарни вообще был моим другом.

– Что же мне делать? – растерянно пробормотал Дантес.

– Забудьте о ней как можно скорее и никому не рассказывайте о вашем знакомстве. Иначе это может лечь несмываемым пятном на вашу будущую карьеру.

И Дантес благоразумно последовал его совету, отказавшись от мысли навестить баронессу в тюрьме. Больше он ее никогда не видел, а о том, что она была казнена по приговору суда, узнал только тридцать лет спустя…

Глава 6

Санкт-Петербург, Невский проспект, 1837 год

Ветра не было. Зловещая стая ворон кружилась над заснеженными куполами церкви Спаса на Конюшенной площади, напоминая горожанам своими криками о бренности всего живого. Голландское посольство на Невском проспекте, мимо которого проезжал унылый извозчик на санях, было освещено слабыми лучами январского солнца. У окна второго этажа стоял статный ухоженный мужчина сорока шести лет – барон Луи Борхард де Геккерен. На нем был черный велюровый костюм и шелковая рубашка с широким галстуком. Он имел вид человека благородного и манерами своими располагал к себе. Несмотря на свойственную его нации жизнерадостность, на всем его облике лежала печать глубокой грусти. Задумчивое лицо барона, обрамленное ровной бородой-норвежкой, покрывали едва заметные синие прожилки. Он застыл точно манекен, и лишь иногда его тонкие губы подергивались мимолетной ухмылкой. Выразительные глаза барона не стояли на месте. Словно бы находясь под электрическим напряжением, они постоянно бегали в разных направлениях, не желая упустить ни малейшую деталь окружающего мира. Откуда-то издалека, по-видимому из соседнего дома, доносилась едва слышная мелодия. Невидимый пианист играл на рояле Сороковую симфонию Моцарта, знакомую барону с самого детства. Он закрыл глаза и попытался расслабиться, но тут в дверь постучали.

Геккерен вздрогнул, отвернулся от окна и сказал по-французски:

– Войдите.

В гостиную вошел тот самый офицер, который недавно забирал кольчугу из оружейной мастерской Федора Михайлова. Его лицо, как и прежде, до самых глаз закрывал плотный матерчатый шарф.

– Господин барон, я принес вам все, что вы просили, – заявил он с легким поклоном.

– Положите на стол, – тихо велел барон.

Поручик поставил на стол шкатулку, которую держал в руках, и отошел в сторону.

Двигаясь пружинистым шагом, Геккерен быстро приблизился и поднял крышку: внутри шкатулки лежали четыре дуэльных пистолета. Это были гладкоствольные, крупнокалиберные пистолеты системы Лепажа, с круглой свинцовой пулей диаметром 1,2 сантиметра и массой 17,6 грамма. Они были расположены друг против друга и смотрели дулами в разные стороны.

– Какие из них обладают меньшей убойной силой?

– Те, что слева от вас и имеют изразцы на ручках.

– Очень хорошо. Надеюсь, вы помните о своем обязательстве хранить молчание?

– Разумеется, господин барон.

– Прекрасно. В таком случае вы свободны. Когда вы мне снова понадобитесь, я свяжусь с вами через Жоржа.

– Всего хорошего, господин барон.

– Кстати, поручик, почему вы все время прячете свое лицо?

– Я был ранен на дуэли и теперь имею уродливый глубокий шрам на щеке, подбородке и шее.

– Ах, эти дуэли… Прощайте, поручик.

Поручик удалился, а Геккерен выложил пистолеты без изразцов, после чего достал из ящика стола конверт, поместил в него несколько купюр, вложил конверт в шкатулку и закрыл ее. Лежавшие на столе пистолеты барон убрал в тот же ящик стола и задвинул его обратно. Затем позвонил в колокольчик и, все так же по-французски, приказал явившемуся на зов слуге:

– Возьмите эту шкатулку и снесите ее в оружейный магазин Куракина.

– Слушаюсь.

– И скажите продавцу, что это предназначается господину… Впрочем, он и сам все знает.

– Будет сделано.

Слуга взял шкатулку и удалился, а Геккерен вернулся к окну, прислонился лбом к ледяному стеклу и замер. Небо совсем затянуло тучами, и город святого Петра погрузился в серый мрак. Звуков рояля больше не было слышно, зато усилившийся ветер пронзительно завывал за окном свою печальную зимнюю мелодию…

Санкт-Петербург, Сенная площадь, 2004 год

Никита, Лиза, Сергей, Наташа и приглашенная по ее инициативе Евгения отрывались на ночной дискотеке по полной программе. Особенно зажигала Лиза, явно находившаяся под воздействием какого-то наркотика. Судя по ее поведению, это был экстези. Когда диск-жокей поставил медленную композицию, четверо друзей переместились за стойку бара, где их ожидала одинокая Евгения, и заказали себе по бокалу пива. Никита с интересом разглядывал стриптизершу, вертевшуюся возле шеста в одних стрингах, а Лиза тщетно пыталась привлечь его внимание, для чего ласкалась к нему самым откровенным образом и шептала на ухо какие-то непристойности. Тем временем Сергей обнял Наташу за плечи и обратился к другу:

– Ну и как тебе сегодняшняя репетиция?

– Все нормально, – не отводя глаз от обнаженной красотки, ответил Никита, – хотя мне кажется, что режиссер несколько преувеличивает роль дьявола в жизни Пушкина.

– В этом ты прав. Пушкина убили не оккультные силы и даже не пуля Дантеса, а все его тогдашнее окружение.

– Это как? – не поняла Наташа.

– А вот так. Он погряз в долгах, его журнал не продавался, а ведь ему надо было кормить четверых детей! Да еще любимая жена благодаря козням Геккерена постоянно давала повод для ревности! Да и с царем отношения были непростые…

– Насчет царя ты не прав, – возразил Никита. – Ведь еще в ноябре тридцать шестого года именно Николай, вовремя оповещенный Жуковским, удержал поэта от дуэли с Дантесом. А когда Пушкин все-таки нарушил данное царю слово, что не будет больше стреляться, то своей дуэлью разорвал связь с помазанником Божьим.

– Что-то ты перемудрил, – улыбнулся Сергей. – Да и выражаешься, как в старинном романе. Впрочем, пусть все решают режиссер и наш таинственный заказчик. Кстати, ты знаешь, что Воронцов не очень-то хотел брать тебя на роль Дантеса?

– Это еще почему? – удивился Никита.

– Он посчитал, что ты недостаточно грешен в жизни, чтобы на сцене изобразить подлинного убийцу поэта.