– Мы уже на территории поместья, – внезапно сказал Альбер. – Еще несколько километров, мадемуазель, и вы увидите огни Замка грифов.
Вдруг впереди показались здания. Фонари не горели, и в темноте я смогла разглядеть только соломенные крыши домов, поля и ряды виноградников.
– Замок грифов, – пробормотал Альбер.
– Где?
– Взгляните налево, мадемуазель, на склон. Дорога огибает деревню Токсен – "набатный колокол". Все жители – арендаторы вашего дяди. Здесь редко появляются чужаки, они заходят сюда лишь случайно.
Но я уже утратила интерес к деревне, пристально всматриваясь в огоньки, показавшиеся на склоне за ней. Альбер немного сбросил скорость, и мне удалось мельком разглядеть расплывавшиеся в темноте вывески над небольшими магазинчиками по обе стороны дороги. Бакалея, трактир, мясная лавка, одежда, примитивно выставленная в грязной витрине. Выбежала, дерзко залаяв, собака, но тут же поспешно ретировалась, когда "мерседес" пронесся мимо нее.
Мы свернули на дорогу, посыпанную гравием, узкую и изрезанную колеями, В свете автомобильных фар появились высокие каменные стены и открытые железные ворота. "Мерседес" остановился, и Альбер вышел, чтобы закрыть их за нами. Я оглянулась и нахмурилась. Он вертел ключ в огромном висячем замке на массивной цепи, которая соединяла створки ворот и с успехом могла бы удержать какой-нибудь подвесной мост.
Огни замка впереди казались все еще далекими, но я уже смогла рассмотреть свет в нескольких окнах. Альбер вернулся за руль.
– Зачем нужно запирать ворота? – спросила я. – Они же были открыты, когда мы подъехали.
– Их оставили открытыми для нас, мадемуазель. Справа вы можете видеть домик привратника. Ночью их оставлять открытыми вполне безопасно – никто из деревенских здесь в это время не ходит. Все они суеверны.
– Безопасно? – Я снова нахмурилась. – Тогда зачем их вообще нужно закрывать?
Он пожал широкими плечами и включил мотор.
– Месье Жерар так приказал, мадемуазель. Не я. Ему нравится, что ворота закрыты. Он не любит, когда в замок заходят люди. Он не выносит людей вокруг себя, особенно чужих. Деревенским разрешается приходить в замок, только когда они работают в поместье. Тогда ворота открывают, но не ночью.
– Судя по вашим словам, Альбер, мой дядя – затворник?
– Можно и так сказать, мадемуазель. Таким сделала его война...
Виноградники по обеим сторонам дороги вскоре уступили место фруктовым садам, а затем розам. Розовые кусты были усыпаны нераспустившимися бутонами – здесь было холоднее, чем на равнине. Лужайки выглядели ровными и ухоженными.
Огни "мерседеса" отразились в окнах, машина повернула у разрушенного крыла замка и остановилась на ровной дорожке из гравия у главного входа. На пороге, над изогнутой каменной лестницей, замерла в ожидании нас женщина, заслонив широкими плечами дверной проем. Я уставилась на нее, пытаясь нащупать ногами туфли. Она казалась огромной, больше похожей на мужчину, чем на женщину. Она стояла и молча смотрела на нас с Альбером. Он вышел и открыл для меня дверцу машины.
Надо мной в темноте неясно вырисовывался огромных размеров замок, напомнивший мне о тюрьме в Лиможе. Когда я поднялась по ступенькам, женщина показалась мне уже не такой большой.
– Вы, должно быть, Габриель? – спросила я, и она кивнула:
– Хозяин велел мне оказать вам радушный прием в Замке грифов, мадемуазель. Комната для вас готова. Завтрак через пятнадцать минут. Но сначала хозяин хочет сам поприветствовать вас. Он ждет в библиотеке.
Я улыбнулась ей, пытаясь разглядеть в тусклом свете лицо обладательницы такого глубокого, мужеподобного голоса. И я его увидела, когда она повернулась: смуглокожее, тонкогубое, узкоглазое. Белый рубец пересекал левую щеку от виска до верхней губы.
– Думаю, мне надо привести себя в порядок после дороги, прежде чем отправиться к дяде, – возразила я. – Мой костюм помялся, макияж стерся...
Я сказала это так, как одна женщина могла бы сказать другой, хотя для меня ее принадлежность к женскому полу все еще казалась довольно сомнительной.
– Он велел привести вас сразу же, мадемуазель, – ответила Габриель, не глядя на меня. – Немедленно, как только вы приедете. И если вы не выглядите как парижанка, это не важно. В свое время он повидал достаточно таких. Сюда, пожалуйста.
– Но...
Она зашагала вперед, как будто не слышала. Где-то вдалеке раздавалось жужжание дизельных моторов, видимо, они служили источником местного освещения. Сейчас оно было неярким, хотя в коридоре, по которому мы шли, висели электрические лампы в круглых абажурах из блестящего хрусталя. Возможно, подумала я, высокие потолки делают свет таким тусклым. Габриель остановилась у огромной дубовой двери, повернула голову и посмотрела на меня, прежде чем постучать.
– Хозяин любит темноту, по причине, которую вы со временем, без сомнения, поймете. Будет лучше, если вы не покажете удивления, когда его увидите, – он довольно чувствителен к подобным вещам, даже после стольких лет. Когда-то он был очень красивым мужчиной. Теперь... – Она замолчала.
– Я знаю, что он был обезображен во время войны, мадам, – спокойно заметила я.
– Только не говорите об этом при нем, – резко сказала Габриель и постучала. – Предупреждаю вас: ни слова ему об этом!
– Войдите! – раздался за дверью низкий голос. – Она уже здесь, да?
Габриель открыла дверь:
– Да, месье, она здесь.
– Оставь нас. Входи, Дениза. – В голосе появились нежные нотки. – Добро пожаловать в Замок грифов.
Я вошла, чувствуя нервозность, и в рассеянном свете, падавшем из коридора, рассмотрела интерьер комнаты, заставленной книжными полками. Призрачная фигура сидела за большим столом, но разглядеть ее было невозможно – комната тонула в темноте.
– Дядя Морис? – наконец осмелилась я сказать, осторожно приближаясь.
– Итак, ты внучка Анри Жерара, Дениза. – Слова звучали с едва уловимым акцентом. – Добро пожаловать, моя дорогая. В темноте все равны, не так ли? Но возможно, нам лучше познакомиться при свете, а? Да будет свет!
Настольная лампа на столе внезапно вспыхнула, выхватив из мрака часть комнаты и фигуру невысокого, крепкого мужчины с квадратными плечами. Он пристально смотрел на меня, его левая рука небрежно лежала на столе. Дядя мог очень хорошо разглядеть меня, я в этом не сомневалась. Но сама я совсем не видела его лица – абажур лампы заслонял его от света, который был направлен прямо на меня.
– Дедушка всегда показывал мне ваши письма. Вы были для него героем, дядя Морис, – сказала я. – Мне кажется, я знала вас всю свою жизнь.
Я обошла стол, наклонилась, быстро прикоснулась губами к его щеке и отшатнулась в ужасе, который не смогла утаить, – мои губы наткнулись на что-то, похожее на шерсть животного. Дядя тоже отпрянул от меня, как будто мой поцелуй так же подействовал и на него. Он сидел молча, неподвижно и пристально смотрел на меня. Затем медленно произнес: