— Я вовсе не сержусь на тебя, Джулиен, — услышал я его исполненный боли и страдания голос. — Мы на нашей земле, на земле клана Доннелейт. Я вижу то, что видишь ты. Это зрелище исторгает слезы из моих глаз, ибо я помню то, что некогда произошло в этой долине.
— Расскажи мне о том, что здесь случилось, — попросил я.
— Ты сам знаешь. Здесь стоял великолепный собор. Кающиеся грешники и недужные толпами приходили сюда, преодолевая все трудности нелегкого пути, дабы поклониться святой гробнице. Вокруг собора раскинулся город, где бурлила жизнь. И едва ли не во всех городских лавках продавалось изображение… изображение…
— О каком изображении ты говоришь?
— Не все ли равно? Я знаю лишь, что буду рожден вновь и уж никогда более не утрачу плоть. Знаю, что отнюдь не являюсь рабом истории. Скорее меня можно назвать рабом собственных устремлений. Ты понимаешь, в чем тут разница, Джулиен?
— Если тебе не трудно, выражайся менее туманно, — попросил я. — Это как раз тот случай, когда твои слова приводят меня в недоумение.
— Ты слишком чистосердечен, Джулиен, — заявил призрак. — Так и быть, постараюсь объяснить тебе. Прошлого не существует. Не существует вообще. Есть только будущее. И чем больше мы узнаем, тем сильнее убеждаемся в том, что благоговение перед прошлым это всего лишь предрассудок. Ты делаешь все, что в твоих силах, дабы твоя семья процветала. И я тоже делаю все от меня зависящее. Я хочу, чтобы могущественная ведьма наконец даровала мне плоть. Ты хочешь, чтобы твои дети и дети твоих детей обладали богатством и властью.
— Да, это так, — ответил я.
— Это все. Больше ничего не существует. Больше нечего желать. И это ты привез меня сюда, в это место, которое я никогда не покидал, дабы я это понял.
Я стоял под темнеющим небом. Передо мной расстилалась огромная равнина, посреди которой возвышались руины собора. Слова призрака глубоко врезались мне в память, и я знал, что они останутся там навечно.
— Кто научил тебя этому? — спросил я.
Ты сам и научил, — последовал ответ. — Ты и тебе подобные научили меня желать и стремиться к своей цели, вместо того чтобы горевать и сетовать на судьбу. А сейчас благодаря мне ты слышишь зов прошлого. Но это обманчивый зов.
— Это ты так думаешь, — возразил я.
— Нет, поверь мне, прошлое и в самом деле не имеет смысла, — изрек он. — Что проку в этих старых потрескавшихся камнях? Они ничего не значат.
— Позволено ли мне будет осмотреть собор? — спросил я.
— Конечно, — ответил он. — Если хочешь, зажги свой фонарь, чтобы лучше видеть. Но помни: тебе все равно не дано увидеть собор таким, каким видел его я.
— Ты ошибаешься, дух, — покачал я головой. — Всякий раз, когда ты входишь в меня, ты оставляешь мне частицу своих воспоминаний. Я уже видел этот собор многократно. Я видел, как верующие толпятся у его дверей, видел, как горят свечи, видел рождественские гирлянды из еловых ветвей, которыми украшены его стены…
— Замолчи! — резко оборвал он, и я ощутил, как он налетел на меня, подобно порыву ветра, и едва не сбил с ног.
Я опустился на колени. Жестокий порыв стих.
— Благодарю тебя, дух, — смиренно произнес я. Затем вытащил спичку, зажег ее, бережно прикрывая ладонью, и засветил фонарь. — Разве ты не хочешь рассказать мне о тех далеких временах?
— Я расскажу тебе о том, что вижу сейчас. Я вижу своих детей.
— Ты имеешь в виду нас? — осведомился я.
Но более он не произнес ни слова, хотя и последовал за мной сначала по высокой траве, потом по каменистой, ухабистой земле, чтобы оказаться наконец у развалин храма. Я остановился перед разрушенными арками некогда гигантского нефа.
Господи, сколь великолепен был этот собор в прежние времена! В Европе мне уже доводилось любоваться готическими храмами, подобными этому. Судя по круглым аркам и обильной росписи, создатели собора отнюдь не стремились к строгому соответствию канонам римского стиля; но, без сомнения, некогда это сооружение поражало своим величием и изяществом ничуть не меньше, чем знаменитые соборы в Шартре или в Кентербери.
— Но где же витражные окна? Неужели от всей этой красоты не осталось даже осколка? — прошептал я.
В качестве печального ответа порыв ветра пронесся по долине, пригнув высокие травы, а потом по разрушенному нефу, и я вновь ощутил его прикосновение, на этот раз полное ласки. Луна в небе поднялась еще выше, и звезды изливали на землю свой холодный свет.
Внезапно в самом дальнем конце нефа, там, где находилось круглое окно-розетка и возвышался лучше всего сохранившийся фрагмент арки, я различил зримое воплощение духа. Он показался мне невероятно громадным, темным и полупрозрачным. Он чернел подобно грозовому облаку на фоне неба и хранил безмолвие, то сжимаясь, то расширяясь вновь, а потом вдруг рассеялся без остатка, превратившись в ничто.
Перед моими глазами вновь было лишь ясное ночное небо, в котором сияла луна, а вдали виднелись силуэты поросших лесом гор. Повсюду царил покой, в воздухе ощущался холодок и какая-то особая, звонкая пустота. Мой фонарь горел ровно и ярко. Я был совершенно один. Развалины собора словно выросли, стали еще громаднее, и я ощутил себя карликом — ничтожным, никчемным и несчастным. Я опустился на землю и сел, подтянув к себе колени и опустив на них голову. Вглядываясь в темноту, я всей душой желал, чтобы мною вновь овладели воспоминания Лэшера.
Но ничто не нарушило моего одиночества. Я сидел, размышляя о тайне, определившей всю мою жизнь, о любви к собственной семье, о небывалом процветании, которого клан Мэйфейров достиг под крылом вездесущего зла.
Наверное, нечто подобное происходит во многих семьях, думал я. Возможно, и над другими тяготеет проклятие, и сделка с дьяволом не только наш удел. Бесспорно, это смертный грех. Но разве существует иной способ достичь земных благ, богатства и власти? И в то же время, вопреки всему, я упорно верил в добродетель.
Именно в следовании по пути добродетели видел я свое призвание и предназначение. Я должен любить ближнего, нести добро, растить детей, помогать бедным и страждущим. Путь этот расстилался передо мной во всей своей сияющей простоте. «Что можешь сделать ты, жалкий идиот? — в отчаянии спрашивал я себя. — Лишь оберегать свою семью, давать своим близким средства к существованию, заботиться о том, чтобы все они были здоровы и счастливы. Просветлять их души и защищать их от зла».