Майкл оделся и причесался. Когда его взгляд упал на фотографии, он вдруг обнаружил, что уже видел их в ту ночь, когда звучал призрачный вальс. А вот и та самая черная пластинка, на которой много десятилетий назад был записано это великолепное произведение!
На какой-то миг его охватило смятение. Пытаясь не глядеть на привораживающую его взор фигурку Моны, Майкл предался раздумьям, так что ненадолго ему даже удалось успокоиться. « Но это сделал ты, — говорил он себе. — Нельзя же быть все время настороже. А как же моя жена? Моя любимая жена? Никто не знает, жива она или нет. Но нужно верить в то, что она жива! К тому же с ней рядом эта тварь, которой, должно быть, что-то от нее нужно!»
Мона повернулась на бок, обнажив свою красивую белую спину. Хотя у нее были узкие бедра, они выглядели пропорциональными, как у большинства высоких женщин. И вообще в ее юном облике не было ничего от подростка, она являла собой до мозга костей взрослую женщину.
«Ну оторви же от нее глаза наконец, — продолжал себе твердить он. — Наверняка Эухения с Генри где-то рядом. Ты играешь с огнем. И напрашиваешься на то, чтобы тебя заперли в подвале».
Но в доме нет никакого подвала.
Впрочем, Майкл это прекрасно знал. Зато там был чердак.
Майкл осторожно открыл дверь. В большом холле было так же тихо, как и в парадной гостиной. На столе для почты лежал конверт, на котором он узнал печать «Мэйфейр и Мэйфейр». Подкравшись на цыпочках, чтобы, чего доброго, не привлечь шумом внимания Эухении или Генри, Майкл забрал почту и прошел в столовую. Здесь он мог спокойно прочесть отчет, не опасаясь быть застигнутым врасплох. К тому же дверь библиотеки находилась в поле его зрения, и он мог остановить всякого, кто собрался бы в нее войти.
Мона могла в любую минуту проснуться. Но Майклу вовсе этого не хотелось. Ему страшно было подумать, что девушка может отправиться домой, оставив его в доме одного.
«Жалкий трус, — корил он себя. — Роуан, сможешь ли ты это понять?» Самое удивительное было то, что Роуан, скорее всего, смогла бы. В этом вопросе ей не было равных. По крайней мере, он не встречал еще ни одной женщины, которая чувствовала бы мужчину лучше, чем Роуан. В этом деле ей уступала даже Мона.
Он включил торшер у камина и, устроившись за столом, достал из конверта пачку ксерокопированных документов.
Их оказалось больше, чем он ожидал.
Судя по всему, генетики Нью-Йорка и Европы отнеслись к образцам не без насмешки. «Это очень напоминает просчитанную комбинацию генетических данных разных видов приматов», — писали в заключении они.
Свидетельский материал из Доннелейта поверг Майкла в тихий ужас.
«Женщина была больна, — читал он в документе. — Большую часть времени она не покидала своей комнаты. Когда же ее спутник уходил, он брал ее с собой. Очевидно, он настаивал на том, чтобы она повсюду его сопровождала. Выглядела она очень нездоровой, можно даже сказать, больной. Я даже хотел предложить ей обратиться к врачу».
Служащий женевского отеля также утверждал, что у Роуан был истощенный вид и весила она не больше 120 фунтов . От этих сведений Майклу еще больше стало не по себе.
Он уставился на ксерокопии поддельных чеков. Несомненно, они были фальшивыми. Подпись на них даже отдаленно не походила на настоящую, а глядя на почерк, можно было подумать, что он позаимствован у самой королевы Елизаветы. Господи, да таким почерком было впору писать на пергаментных свитках.
Плательщик подписался именем Оскара Олдрича Тэймена.
Любопытно, почему он избрал такое имя? Посмотрев на обратную сторону чеков, Майкл сразу получил ответ: банковский служащий переписал данные с чужого паспорта.
Несомненно, детективам удалось взять верный след. Майкл ознакомился с меморандумом юридической конторы. Как выяснилось, Оскара Олдрича Тэймена видели в Нью-Йорке 13 февраля. А жена сообщила в полицию о том, что он пропал, 16 февраля. Больше никаких сведений о нем не поступало. Напрашивался единственный вывод: паспорт у истинного владельца был украден.
Закрыв бумажную папку, Майкл подпер руками голову, стараясь отвлечься от слабой боли в груди или, по крайней мере, не обращать на нее внимания. Она была совсем слабой, вроде маленькой занозы, к тому же за много лет он успел к ней привыкнуть.
— Роуан, — молитвенным тоном произнес он.
Мысли вновь перенесли его в роковое для него Рождество. Он вспомнил, как Роуан метнула на него прощальный взгляд после того, как разорвала у него на шее цепочку, на которой висел орден.
Почему ты оставила меня? Как ты могла!
Вдруг ему стало ужасно не по себе, как будто в его душе смешались стыд и страх. Как бы ни было эгоистично с его стороны, но Майкл был рад узнать, что его жена действовала по принуждению проклятой твари. Ему было приятно услышать, что этот факт подтверждали ведущие дело следователи, тем более что о нем было объявлено в присутствии гордого Райена Мэйфейра. Из всего этого явствовало, что его любимая жена не изменяла ему с дьяволом. А по-прежнему его любила!
«Господи, но что же все-таки с ней произошло? Ради ее жизни, судьбы и будущего скажи, что все это значит?» — взывал к Богу Майкл, со всей остротой сознавая свое эгоистичное и презренное естество. Однако ничто не могло заглушить боль, которую он испытывал, потеряв Роуан. Боль, которая смешалась с ужасом пребывания в ледяной воде бассейна, кошмарными снами, в которых ему являлись Мэйфейрские ведьмы, с долгим и неподвижным лежанием в больничной палате и той физической болью в сердце, которую он превозмогал, когда впервые пытался подняться по лестнице…
Обхватив голову руками, Майкл уткнулся лицом в стол и беззвучно заплакал.
Майкл не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он вышел из библиотеки, но мог поклясться, что дверь в нее ни разу не открывалась. Следовательно, Мона по-прежнему находилась внутри и, вполне возможно, все еще пребывала во власти сна. Очевидно, слуги каким-то образом проведали о том, чем он с ней занимался, иначе кто-нибудь из них давно суетился бы где-нибудь поблизости. За окном сгустились сумерки, и дом как будто пребывал в неком ожидании, а возможно, даже уже являлся свидетелем чего-то важного.
Когда же наконец он поднял голову, то увидел, что из окна струится тот великолепный сияющий свет, которым обыкновенно отличаются весенние вечера и который делает отчетливыми очертания каждого листика на дереве. Благодаря ему золотистое свечение лампы, разливающееся по обширному пространству комнаты, увешанной старинными полотнами, становилось чуточку приветливей.