Наконец ее руки обрели свободу. Пусть ее конечности были онемевшими и ни на что не способными, но зато свободными. Призвав в себе остаток сил, она попыталась их приподнять. На удивление, они ей повиновались, за исключением правой ноги.
Она почувствовала, как плавно скользнули ей под спину его руки. Он поднял ее и, выпрямившись, прижал к своей груди.
Она плакала. Плакала навзрыд. Неужели она вновь свободна от проклятой кровати? Если б только ей удалось обнять его за шею и…
— Я вымою тебя, моя дорогая, моя милая, моя несчастная возлюбленная, — произнес он. — Моя бедная возлюбленная Роуан.
Интересно, они танцевали или у нее так сильно кружилась голова? Вскоре запахло ванной — мылом, шампунем и чистыми вещами.
Он уложил ее в холодную фарфоровую ванну, и она почувствовала первую струю теплой воды.
— Слишком горячая, — прошептала она.
Ослепительно белый кафель мелькал у нее перед глазами, сливаясь со стенами и перемежаясь вспышками света. Стоп.
— Нет, она совсем не горячая, — успокоил ее он.
Его глаза казались ей еще больше, еще ярче, а брови как будто уменьшились, но оставались по-прежнему пышными, блестящими и черными. Она отметила эту особенность про себя, как будто собиралась делать запись в компьютер. Неужели это все? Трудно поверить. Неужели никто так ничего и не узнает о ее открытиях? Господи, если бы только посылка дошла до Ларкина…
— Не надо горевать, моя дорогая, — произнес он. — Мы будем добры друг к другу. Будем любить друг друга. Ты будешь мне доверять. И снова полюбишь меня. Роуан, зачем тебе умирать? В этом нет никакого смысла. Нет никакой причины тебе меня покидать, Роуан. Люби меня, дорогая.
Она лежала как труп, не в силах сделать ни малейшего движения. Вокруг нее водоворотом кружилась вода. Он расстегнул ей белую блузку и слегка спустил вниз. Льющаяся с шипением теплая вода окатила обнаженные участки тела Роуан. Неприятный запах стал исчезать. Она услышала, как ее спутник отшвырнул запачканное белье в сторону.
Роуан с трудом подняла правую руку и дотянулась до трусов, но сил их снять у нее не хватило. Он вышел из ванной в соседнюю комнату, и до нее донесся шуршащий звук перестилаемой постели. Сначала ее сдернули с кровати, потом бросили на пол. Поразительно, сколько звуков способно отмечать наше сознание. Кто бы мог подумать, что подобные действия могут сопровождаться звуком? И тем не менее он был ей очень хорошо знаком. Совсем некстати, но она вдруг вспомнила, что точно такой шорох слышала дома, в Калифорнии, когда ее мать на кроватях меняла белье.
А вот теперь разорвали полиэтиленовый пакет. Чистая простыня упала на пол, ее подняли, встряхнули, чтобы расправить, и постелили на кровать.
Роуан соскользнула вниз, и вода достигла ее плеч. Она вновь попыталась помочь себе руками и, упершись в кафель ванны, стала отталкиваться, пока наконец не смогла принять сидячее положение.
Он был уже рядом. Сняв свое пальто, он остался в обыкновенном свитере с высоким воротом, в котором выглядел на удивление тощим. Но, несмотря на свою худобу, был сильным и крепким малым, который ничем не походил на долговязых недокормленных переростков. Шевелюра у него была такая же черная, как у Майкла, но гораздо длиннее, так что закрывала плечи. Чем больше волосы росли, тем меньше вились. Теперь от былой кудрявости остались только мягкие волны и завитки на висках. Когда он наклонился, чтобы приласкать Роуан, она невольно залюбовалась его лоснящейся кожей, которая, казалось, вообще не имела пор.
Он взял свой маленький нож — о, если бы только она осмелилась выхватить его! — и перерезал ее грязные трусики, после чего вытащил их из взбаламученной воды и отбросил в сторону.
Потом, не сводя глаз с Роуан, он вновь встал на колени у края ванны и, склонив голову набок, начал петь, бормотать, издавая некие странные звуки, напоминающие вечернее стрекотание цикад в Новом Орлеане.
Его лицо стало более продолговатым, чем несколько дней назад, очевидно именно это придало ему более мужественные очертания. Только щеки сохранили некоторую округлость. Нос тоже стал немного уже, что тоже ему шло. Насколько она могла судить, не подверглись изменениям только размер его головы и рост. Когда он взял в руку губку, чтобы ее выжать, Роуан попыталась определить, не подросли ли у него пальцы. Однако никаких видимых перемен не обнаружила.
Любопытно, не претерпела ли каких-либо метаморфоз его голова? Сохранился ли на темени мягкий участок? И вообще, сколько требуется времени, чтобы родничок закрылся? Она заметила, что его рост несколько замедлился, но не остановился.
— Где ты был? — спросила она. — Почему меня бросил?
— Ты сама вынудила меня уйти, — вздохнул он. — Заставила покинуть тебя собственной ненавистью. Я был принужден вернуться в мир, чтобы кое-что познать. Мне нужно было немного побродить. Нужно было взглянуть на людей. И подумать о будущем. Я не могу предаваться мечтам, когда ты меня ненавидишь. Когда кричишь и терзаешь меня.
— Почему ты не убьешь меня?
Печальная тень промелькнула в его взоре. Отжав губку, он промокнул ею лицо и губы Роуан.
— Я люблю тебя. Ты мне очень нужна, — произнес он. — Почему ты не можешь принадлежать мне? Почему не можешь принадлежать самой себе? Чего бы ты хотела, чтобы я тебе дал? Дорогая моя, мир скоро станет нашим. Ты моя королева. Моя прекрасная королева. Если б только ты могла мне помочь.
— Помочь? В чем? — осведомилась она.
Роуан посмотрела на него и, призвав в себе всю ненависть и злобу, попыталась направить на него поток невидимой, но смертельно опасной психической силы, которая была способна разрушить клетки, вены и даже сердце. Но, сколько она ни старалась, все ее попытки были бесплодны. Наконец в полном изнеможении она откинулась на край ванны.
На протяжении жизни не раз случалось, что она ненароком убивала этой силой людей. Однако его уничтожить ей никак не удавалось. Он оказался для нее крепким орешком. Очевидно, его клеточные мембраны были слишком прочными, а остеобласты [32] двигались слишком быстро. И вообще все процессы в его организме происходили так, будто он был запрограммирован на выживаемость при любых агрессивных условиях. Жаль, что у нее не было возможности изучить его клетки. Если бы, если бы…
— Зачем я тебе нужен? — дрожащими губами вымолвил он. — О Господи, что же я собой представляю? Результат какого-то эксперимента?