— Не жилец, сломанные ребра все унутрях проткнули, — заключил Кузьма и вернулся к увлекательному занятию, заключавшемуся в потрошении солдатских ранцев. — Может, и вправду добить? Не дело, когда христианская душа мучается.
— Не умничай! Воды ему дай.
— А разве можно?
— Ему уже все можно.
Петров немного поворчал, стараясь, чтобы командир этого не услышал, и протянул вместительную флягу. Судя по запаху, совсем не с водой. Но живительная влага помогла, и француз заговорил.
Его рассказ удивил Дениса Васильевича. Выяснилось, что ни партизаны и ни русская регулярная армия не являлись целью батальона наполеоновской гвардии. Наоборот, они атаковали своих собратьев по оружию, если так можно выразиться, с одной-единственной целью — добыть пропитание. Оголодавшие «старые ворчуны» положили глаз на гусарских лошадей, но справедливое требование пустить десяток-другой на жаркое встретило непонимание, результатом чего стала ожесточенная битва с печальным исходом для обеих противоборствующих сторон. Гвардейцы неплохо держались против кавалерии, разменивая жизнь на жизнь, а уцелевшие…
Тут француз прервал повествование и улыбнулся через силу:
— Я рад, что умираю от руки русского офицера, месье.
— Конские копыта не слишком-то похожи на мои руки, — возразил Давыдов.
— Знаю… Но вы же не откажете в милосердии?
Проявлять милосердие не пришлось, наполеоновский гвардеец умер сам во время сильного приступа кашля. Капитан-лейтенант закрыл покойнику глаза и окликнул денщика:
— Кузьма, похоронить нужно.
— Всех? — охнул партизан и обвел взглядом поле: — Да их тут тысячи три, ваше благородие.
— Нет, только этого.
— А зачем?
— Так нужно.
Если Кузьма и не удовлетворился столь кратким объяснением, то виду не подал. Начальство для того и создано умным, чтобы глупостями вырабатывать у подчиненных привычку к выполнению приказов беспрекословно, точно и в срок. А далее солдат уже действует, не рассуждая и не сомневаясь. Вроде бы такая метода называется тренировкой? Или дрессировкой, что очень похоже.
Пшемоцкий же в задумчивости ходил по полю боя, подмечая о многом говорящие мелочи. Не ахти какой богатый опыт, но все же он позволяет увидеть болезненную худобу мертвых солдат, торчащие ребра давно не знавших овса лошадей, рваные мундиры, стоптанные сапоги с дырявыми подошвами. Сердце бывшего поляка кольнуло чувством неведомой доселе жалости… Неужели у всех этих людей на роду было написано явиться сюда и умереть? За что такая страшная судьба? Чем ее прогневал вот тот гусар с юношеским пушком на изуродованном штыковым ударом лице?
— Привыкаете к масштабам? — Капитан-лейтенант подошел неслышно, и Пшемоцкий вздрогнул от внезапно прозвучавшего вопроса. — Наши налеты на обозы не имели такого размаха, а тут целое батальное полотно.
— Дико и страшно… — Сигизмунд Каземирович обернулся к Давыдову, ожидая от того если не поддержки, то хотя бы понимания.
— А меня сей вид радует.
— Труп врага всегда хорошо пахнет?
— Не нужно высоких слов и древних цитат. Римляне ничего не понимали в защите Отечества, являясь по сути своей агрессивным государством, и нюхали совсем другие трупы. Здесь более подходят слова князя Александра Невского.
— Может быть, — не стал спорить Пшемоцкий. — Но они же воевали друг с другом! Я не римлян имею в виду. Это трагическая ошибка!
— Скорее тут блестящая стратегия князя Кутузова. Нанесение потерь вражеской армии без соприкосновения с ней есть высшая мудрость полководца. Погодите, к зиме еще людоедство увидим. Так что рекомендую больше не пробовать трофейную колбасу, а то мало ли чего…
— Вы так спокойно об этом говорите?
— А почему я должен беспокоиться? И бросьте шляхетские привычки, Сигизмунд Каземирович, они русскому человеку не к лицу. Наша задача состоит вовсе не в победе над противником…
— А в чем же?
— В его уничтожении. Как говорится, почувствуйте разницу.
— Но разве это благородно?
— Что может быть благороднее защиты Родины?
— Иезуитством попахивает…
— Патриотизм, Сигизмунд Каземирович, исключительно он один. И малая толика прагматизма, куда уж без него.
Капитан Иван Лопухин погрозил кулаком каркающим над головой воронам, но более решительных действий против них предпринимать не стал. Черные бестии со вчерашнего дня кружат огромной стаей, и совершенно не хочется повторить подвиг младшего сержанта Воейкова, давеча решившего спугнуть птиц пистолетным выстрелом. Бабахнул и тут же был подвергнут жесточайшей бомбардировке. Печальный итог…
— А скажи мне, друг Теодор, — начальник штаба батальона забрал у командира лопату, которой тот орудовал с ловкостью, указывающей на многолетнюю привычку, — вот скажи мне, Федя… Не слишком ли мало одной нашей дивизии против всей Наполеоновой армии?
— Да сколько той армии осталось? — легкомысленно отмахнулся майор Толстой и достал из кармана трубку. — И потом, Ваня, твой бледный вид решительно нарушает всякую маскировку.
— На себя посмотри, красавчик, — нервно рассмеялся Лопухин, вгрызаясь лопатой в мягкий песчаный грунт. — Давно руки перестали дрожать?
Вообще, рытье окопов является верным средством для устранения последствий неумеренных возлияний, и господа офицеры, страдающие от вышеупомянутых последствий, принимали участие в общих работах в лечебных целях, но исключительно добровольно. Генерал-майор Тучков, вчера поздравивший друзей с новыми чинами, предлагал день отпуска, но, по здравому размышлению, оба от оного отказались. Денис Васильевич Давыдов привез неутешительные известия, подтвердившиеся данными разведки и донесением, присланным с воздушным шаром из Ставки светлейшего князя Кутузова, потому отдых сейчас подобен промедлению. А то и самой смерти.
— Копай, чего уж там…
Красногвардейская дивизия, спешно собранная в единый кулак, готовилась встречать неприятеля неподалеку от Минска, перекрыв единственную удобную для отступления дорогу. В том, что Бонапарт пойдет именно здесь, сомнений нет, так как участь шведского короля, избравшего путь через Полтаву, Наполеона не прельщает. Там, с юга, из-за припятских болот показывает внушительный кулак армия генерала Барклая, собранная как раз для такого случая. Французы наверняка предпочтут привычного противника сомнительному удовольствию войны с дикими ордами калмыков, башгирдов, якутов и более цивилизованных, но очень страшных казаков. Последние, правда, есть и у Кутузова, но в меньших количествах, что внушало супостату определенные надежды…
— А почто мы не на опушке леса окапываемся? — Лопухин вытер пот рукавом и с кряхтением распрямился. — Оттуда в случае чего и смыться можно.
— Там тоже будем, — успокоил товарища Федор Иванович. — Шестая линия обороны как раз там и пройдет.