— Урядник!
— Я, ваше благородие!
— Бери лодку и дуй на ту сторону принимать капитуляцию.
— Почему я?
— А кто еще? — Давыдов приподнялся на цыпочках и похлопал казака по плечу: — Ты весь из себя солидный, крестами да медалями увешанный, борода чуть не до пупа… Самое оно!
— Так ихнего языка не понимаю!
— И не нужно, — вмешался Нечихаев. — Найдешь главного, передашь ему эту бумагу. Тут по-французски.
Мишка быстро черкнул несколько строчек на обратной стороне портрета из командирской папки и вручил Абраму Соломоновичу:
— Вернешься — быть тебе есаулом!
Капитан-лейтенант дождался, пока обрадованный урядник скроется в кустах, где прятали несколько лодок на случай, если что-то произойдет с расположенным в паре верст мостом, и спросил:
— Ты что там написал?
— Пропуск.
— Куда?
— В Юхнов.
— Куда-куда?
— Ну не в Петербург же их отправлять?
— Думаешь, доберутся?
— А это, Денис, уже их проблемы.
Передышка продлилась недолго. Буквально в тот момент, когда Абрам Соломонович причалил к противоположному берегу, в тылу у неаполитанцев выросли дымные облака и через мгновение донеслась частая пальба. Причем залпами, что вызывало удивление. Русская армия крайне редко применяла такой способ стрельбы, а польское ополчение — не пример и не доказательство.
— Что за чертовщина? — пробормотал Давыдов. — Кузьма, достань-ка трубу.
Денщик, не отходивший от командира ни на шаг, подал требуемое, не забыв напомнить:
— Только не потеряйте, ваше благородие, как в прошлый раз. Последняя.
— Изыди!
Всматриваться Денису Васильевичу не пришлось — дробный стук барабанов и показавшиеся ровные ряды в синих мундирах под развернутыми знаменами возвестили о появлении на поле боя нового игрока. Игрока безжалостного и не простившего предательства со стороны недавнего союзника, ставшего еще не врагом, но близко к тому. Если враг не сдается, его уничтожают! Сдается, но не тебе? Неважно, он тоже должен быть уничтожен!
Строй остановился. Офицер на коне взмахнул саблей, и ближайших к французам неаполитанцев попросту смело. Опять барабаны… «Синие мундиры» сделали пять шагов вперед, выходя из медленно рассеивающейся дымовой завесы, и вот новый залп! Барабаны… пять шагов… залп!
— Знающий стервец, — зло оскалился Давыдов. — Миша, попасть сможешь?
Нечихаев с сомнением покачал головой:
— Вряд ли, слишком далеко.
А неаполитанцы побежали, предпочтя сыграть с фортуной на минном поле, чем погибнуть от французских штыков. А те накатывались волной… Нет, даже не волной, а полчищем прожорливой саранчи, остановить которое может только чудо. Но, увы, его не происходило.
— Никак взбесились? Своих-то вот так… — Капитан-лейтенант наблюдал за избиением, происходившим с невиданным доселе ожесточением.
— Наверняка есть веская причина, — заметил Мишка.
— Несомненно, — согласился Денис Васильевич. — Интересно было бы ее узнать.
А на противоположном берегу реки творился ад. Ну, может быть, немного не похожий на настоящий, чтобы называть его столь громким именем, но вполне подходящий под это определение.
Полковник Леруа, не доверяя излишне мягким младшим офицерам, лично командовал солдатами, расстреливающими предателей, и, по его мнению, имел на это полное право. Мерзавцы, по ошибке считающиеся союзниками, за последние четыре часа устроили два взрыва и три обстрела из засады, а в последний раз обнаглели до того, что перестали прятаться и были замечены и опознаны. Ну не русские же вырядились в чужие мундиры? Неаполитанцы, и никто, кроме них! И сейчас забегали, чувствуя неотвратимость возмездия за злодейство! Не уйдете, канальи! Порок должен быть наказан!
Гораздо позже свидетели утверждали, что господин полковник произносил вслух все эти фразы. Но им не поверили. Слишком уж театрально они звучали, и вряд ли командир гвардейского полка мог говорить столь напыщенно и глупо. Так что попытка защиты представить Леруа умалишенным не увенчалась успехом, и приговор суда прозвучал ожидаемо — веревка. Забегая немного вперед, скажем: осужденного к повешению француза освободили казаки, в ночь перед казнью устроившие налет на штаб корпуса, о чем он сам впоследствии неоднократно жалел. И закончил сей воин дни свои…
Впрочем, любознательный читатель, буде ему доведется побывать на далекой Чукотке, и сам сможет об этом догадаться. Достаточно лишь попросить местных жителей поведать удивительнейшую историю про одержимого злыми духами белого человека, хитрых моржах, смелом песце, приходящем вовремя, и сытом медведе. Весьма курьезный, но очень даже поучительный рассказ, однако…
Южнее Минска. Спустя два дня.
— С ума они посходили, что ли, ваше благородие? — Кузьма Петров как раз закончил чистку изрядно поработавшей за ночь винтовки и после сосредоточенного молчания позволил себе немного поворчать. — Разве француз в темноте воюет?
— Да чтоб тебя перевернуло и прихлопнуло! — Давыдов снял с углей турку с убежавшим через край кофием. — Не говори под руку!
— Виноват, Денис Васильевич. — Денщик принюхался к горьковатому запаху, к которому так и не привык за время службы у капитан-лейтенанта, и вздохнул: — Поспать не дали супостаты.
— На том свете выспимся.
— Оно конечно… Только когда это еще будет? Мы ведь не торопимся, да?
Давыдов улыбнулся. Он и сам бы не прочь прикорнуть часов по восемь на каждый глаз, но долг звал в окопы. Хорошо в теплой землянке, перекрытой бревнами в два наката, да с пышущей жаром железной печкой…
— Что поделать, Кузьма, очередность следует соблюдать.
— Да я разве против чего говорю, ваше благородие?
— А ты попробуй вообще ничего не говорить. Вдруг понравится?
Партизанский отряд сидел в обороне с удобствами. Пока одна его половина отражала французские атаки на позиции, другая отдыхала. Не ахти какой комфорт, конечно, но даже отхожие места оборудованы по всем правилам, дабы в минуты уединения солдат был огражден от холодного ветра и укрыт от возможного дождя. Здоровье превыше всего, тем более за небоевые потери командиру приходится выплачивать отнюдь не малый штраф из собственного денежного содержания.
Так и воевали посменно. Сейчас Денис Васильевич как раз собирался заменить лейтенанта Нечихаева, сидевшего в окопах с четырех часов утра. Нет, а французы каковы, а? Медом им здесь намазано, что ли? Вон у Федора Ивановича Толстого на участке тишь да благодать! Сунулись было баварцы, по соплям получили, и более никто батальон не беспокоит. А тут лезут и лезут, просто спасу нет! Потери первые появились — восемь человек ранено и двое убитых, что при небольшой численности отряда довольно-таки неприятно.