Как вы видите, план этот чрезвычайно гипотетичен. Он был бы хорош месяц назад, когда неприятель не получал еще подкрепления. В настоящее время возможно, что, даже если флот будет принужден выйти из гавани, гарнизон выдержит продолжительную осаду.
Тогда обе батареи, которые мы направим против Мальбускэ, будут подкреплены еще третьей. Мортиры, бомбардирующие три дня Тулон, должны будут обратиться против Мальбускэ, чтобы разрушить его укрепления. Форт не окажет и сорока восьми часов сопротивления, ничто не будет нам больше препятствовать подвинуться к самым стенам Тулона.
Мы будем штурмовать с той стороны, где находятся рвы и вал арсенала. Тем самым, под прикрытием батарей на Мальбускэ и на возвышенности Арен, мы вступим во вторую линию.
В этом движении нам будет много препятствовать форт Артиг, но четыре мортиры и шесть орудий, которые при начале штурма поднимутся туда, откроют жаркий огонь…»
Если кратко, то ключом к городу был форт Эгилетт, позволявший полностью контролировать гавань. И тем самым сделать блокаду полной и заодно запереть в гавани вражеский флот (на что англичане и их союзники никак пойти не могли, а их уход почти автоматически вел к бегству наиболее рьяных мятежников и капитуляции французского гарнизона, в общем не особенно-то желавшего стоять не на жизнь, а на смерть в межпартийных разборках). Тонкость заключалась в том, что сделать это было не так просто. Эгилетт прикрывался изначально меньшим по размеру фортом Мальбускэ (или Мальбруске по другому варианту), да плюс к тому англичане уже после высадки возвели перед ним дополнительное укрепление, названное «форт Мюльграв» (по имени одного из участвовавших в деле английских генералов) или еще более характерно: «Малый Гибралтар». И это не считая фортов, расположенных по соседству. Причем все форты могли при необходимости прикрывать друг друга огнем. То есть — такая хорошо эшелонированная оборона.
Бонапарт немедленно начал контрбатарейную борьбу. Выстроив против вражеских свои укрепления и расположив в них все имевшиеся пушки (пока собирал со всех концов новые). При этом в лагере осаждающих сложилась совсем уже анекдотическая ситуация: Карто, Лапойп и Бонапарт действовали фактически каждый сам по себе — в лучшем случае ставя остальных в известность. Лапойп несколько раз ходил на штурм со своей стороны с переменным успехом, Карто пробовал взять Эгилетт, как и хотел, — героическим ударом колонной пехоты (с понятными результатами и даже хуже того: последовала английская контратака, которую удалось отбить только благодаря помощи Наполеона), Бонапарт наращивал мощь артиллерии. При этом все жаловались друг на друга комиссарам и Конвенту. Итог этого «троецарствия» был тоже закономерным — самый никчемный из полководцев был отстранен. Им оказался Карто (что, пожалуй, неудивительно). Но на смену ему прислали, что называется, хрен, который был предыдущей редьки не слаще. Некоего Доппэ. До революции сначала врача, затем литератора. А после революции — внезапно, тоже неизвестно за что, скорей всего, типично «гонорис кауза» — генерала. Доппэ полностью оправдал свою характеристику: буквально сразу по прибытии попытался захватить соседствующий с Эгилеттом форт Балагье (что тоже давало возможность выйти к Эгилетту), но в самый ответственный момент штурма ни с того ни с сего приказавший трубить отход. Раненный в лоб Бонапарт (а вообще за время осады его ранило несколько раз) в бешенстве прискакал к командующему и заорал: «Мы чуть не взяли Тулон! Какой мазила велел трубить отступление?!» Чем дело и закончилось. После чего среди солдат начал циркулировать вопрос: «Неужели нами всегда будут командовать живописцы и доктора?»
Но, судя по всему, недовольны на этот раз оказались не только солдаты. Доппэ сняли, а вместо него прислали генерала Дюгомье — настоящего военного, еще дореволюционной службы, — а с ним заодно прибыл Жан дю Тейль, взявший на себя командование артиллерией (Наполеон был назначен его помощником), также доставлены были новые подкрепления и предметы снабжения. Дело стало походить на нормальную осаду. План Бонапарта, рассмотренный Дюгомье, был полностью одобрен и принят к исполнению. Наполеон увеличил количество батарей против Мальсбукэ и Мюльграва и повел обстрел с такой интенсивностью, что первого декабря англичане решились на вылазку, чтобы избавиться от вражеских пушек. Это нападение было французами отбито с большим для англичан уроном. Причем командовавший контратакой английский генерал О'Гара (кстати, к тому времени назначенный губернатором Тулона) попал в плен. И Дюгомье, и Саличетти, и — что, пожалуй, куда более важно — комиссар Конвента Огюстен Робеспьер, прибывший из Парижа, — на все лады расхваливали капитана Бонапарта, отлично себя проявившего в этом деле.
Но до решительного штурма было еще далеко. Только 14 декабря французы начали артподготовку, длившуюся три дня — до семнадцатого. Затем, наконец, начался штурм. Вот здесь-то и отличился Бонапарт. Атака продвигалась тяжело. Англичане сопротивлялись упорно. В какой-то момент, по свидетельству очевидцев, Дюгомье вскричал в отчаянии: «Я погиб!» — но именно тут подоспела резервная колонна, которую привел Наполеон, совершенно самостоятельно сумевший оценить ситуацию и без приказа двинувший резерв в дело. Форт Мюльграв — «Малый Гибралтар» — был взят, а Мальсбукэ подавлен. Дюгомье и Бонапарт, оба раненые, поддерживая друг друга, посмотрели на Тулон, и Бонапарт сказал: «Завтра мы будем ночевать в городе!»
Так и оказалось. Гарнизоны Эгилетта и Балагье, оставшись без защиты перед французами, покинули форты еще в момент взятия Мюльграва. А к утру побежали защитники всех остальных позиций (правда, к этому времени генерал Лапойп со своей стороны тоже пошел на штурм и взял один из фортов на другой стороне города, что тоже сказалось — справедливости ради надо отметить). Паника и дезорганизация были такими, что отступающие не смогли даже толком уничтожить бросаемое военное имущество — только некоторые суда были взорваны да подожжен арсенал (без особых последствий). А заодно союзники (а кроме англичан и испанцев к тому времени в их число входили заявившиеся позже неаполитанцы и пьемонтцы, ну, помните: королевство Пьемонт-Сардиния?) при отходе взяли на борт множество гражданских беженцев и… высадили их на безжизненных островках у входа в тулонскую гавань. Этак по-джентльменски…
18 декабря республиканская армия вошла в Тулон. И начала зачищать город от «контрреволюционных элементов». Из песни слов не выкинешь. Депутат Фуше (уж не будущий ли министр полиции?), будучи одним из комиссаров Конвента в те дни в Тулоне, писал 23-го в Париж Колло-де-Эбруа: «Мы можем отпраздновать победу только одним способом. Сегодня вечером двести тринадцать бунтовщиков перешли в лучший мир… Прощай, мой друг, слезы радости застилают мне глаза — они наводняют всю мою душу». Характерное письмо. Можно не комментировать. Правда, по сообщениям информаторов, Бонапарт и его артиллеристы в этом участия не принимали — они держали под обстрелом последние уходящие из гавани корабли интервентов и спасали от пожара Арсенал. Но, тем не менее, комиссары в донесениях к Конвенту оценивают деятельность Наполеона в самых превосходных степенях, невзирая на некоторую аполитичность, так сказать…
Дюгомье тоже писал в эти дни: «Огонь наших батарей, руководимых величайшим талантом, возвестил неприятелю гибель». А ведь не политик какой — боевой генерал.