Если бы я села на встречный корабль и полетела в другом направлении, то попала бы в такие миры вечного и повседневного, в которых наш Бремен считается легендой. Люди путаются в перекрывающих друг друга слоях познанного пространства. Те же, кто служит на летательных аппаратах экзотов и овладевает искусством выдерживать непривычное напряжение их тяги — у одних она измеряется в силах ласточек, другие движутся за счёт сверхсветового сожжения, третьих толкают вопли банши, — заходят ещё дальше, описывая уж совсем непредсказуемые траектории, и запутываются окончательно. Так ведётся уже много мегачасов, с тех пор как был обнаружен иммер и женщины и мужчины разлетелись по всей вселенной, образовав гомодиаспору.
Одержимость Скайла языком Хозяев всегда меня немного возбуждала. Не знаю, понимал ли он, чужой не только в Послограде, но и в Бремене вообще, какие мурашки бежали у меня по спине всякий раз, когда он говорил «ариекаи» вместо уважительного «Хозяева» или когда он кромсал на части их предложение и объяснял мне его смысл. Наверное, есть доля иронии в том, что именно из исследований моего мужа-иностранца я больше всего узнала о языке того города, в гетто которого я родилась.
УКЛ — ускоренная контактная лингвистика — представляла собой, как мне объяснил Скайл, дисциплину на стыке педагогики, рецептивности, программирования и криптографии. Её использовали учёные-исследователи первых бременских кораблей с целью быстрого установления контакта с туземцами, которых они встретят или которые встретят их.
Судовые журналы тех ранних путешествий хранят трогательные восторги уклологов. На любых континентах, в любых мирах, полихромных или чёрно-белых, они отмечали первые проблески понимания между ними и колониями экзотов. Тактильные языки, биолюминисцентные слова, всё разнообразие звуков, которые способны производить живые организмы. Диалекты, доступные восприятию лишь как палимпсесты ссылок на нечто уже сказанное, или такие, в которых прилагательные грубы, а глаголы непристойны. Я видела три-дэ дневник одного уклолога, который забаррикадировался в кабине, пока его судно грабили те, кого мы сегодня называем корсканцами — это был их первый контакт. Естественно, он боялся гигантов, которые ломились в его дверь, и в то же время радовался, делая запись о том, что ему только что удалось расшифровать тональную структуру их речи.
Но с прибытием уклологов на Ариеку начались 250 килочасов неразберихи. Нельзя сказать, чтобы язык Хозяев был так уж труден для понимания, или изменчив, или чрезмерно разнообразен. Хозяев на Ариеке оказалось удивительно мало, все они жили в окрестностях одного города и говорили на одном языке. Аудиооборудование и компьютерные программы, которыми обладали лингвисты, позволили им быстро собрать базу данных звуко-слов (пришельцы считали их словами, хотя там, где они отделяли одно слово от другого, сами ариекаи никакой границы не видели). С синтаксисом тоже разобрались почти сразу. Конечно, как и в других языках экзотов, без странностей тут не обошлось. Но ничего настолько чуждого, с чем не могли бы справиться учёные и их машины, в нём не было.
Хозяева были терпеливы, казались заинтригованными и, насколько можно было судить при общей непонятности их поведения, радовались гостям. У них не было ни выхода в иммер, ни экзотических средств передвижения, ни даже машин, скорость которых превышала бы скорость света; они никогда не покидали свою планету, зато обладали иными преимуществами. Они с удивительным искусством манипулировали всем живущим, и, казалось, совсем не удивились, узнав, что и в иных местах существует разум.
Наш всеанглийский Хозяева не учили. Похоже, даже не пробовали. Зато учёные Терры всего через несколько тысяч часов научились понимать почти всё из того, что говорили они, и синтезировали вопросы и ответы на едином ариекайском. Фонетическая структура предложений, которые произносили их машины — изменения тона, гласные и ритм согласных, — была совершенно точной, почти безупречной.
Хозяева выслушали всё и ничего не поняли.
— Сколько человек у вас обычно выходят наружу? — спросил меня Скайл.
— Тебя послушать, может показаться, что речь идёт о побеге из тюрьмы, — сказала я.
— Ладно, брось. Помнится, ты сама не раз говорила, что тебе удалось вырваться. И ещё ты, кажется, говорила, что, гм, никогда не вернёшься. — И он хитро взглянул на меня.
— Туше, — сказала я. От Послограда нас отделял один бросок.
— Так сколько?
— Немного. Ты имеешь в виду иммерлётчиков?
— Я имею в виду всех.
Я пожала плечами.
— Время от времени карты должен получать и кто-то другой, не только лётчики. Человека два-три. Хотя немногие вообще подают заявление, даже если им удаётся пройти тесты.
— А с кем-нибудь из одноклассников ты общаешься?
— Одноклассников? Ты про тех, с кем я училась летать? Почти нет. — Пальцами я изобразила движение, которое означало разбегание в разные стороны. — Да нас и вообще было всего трое. Мы не дружили. — Даже если бы практика посылки писем миабами не пресекала возможности отдалённых контактов на корню, я всё равно не стала бы и пытаться, как не стали бы и они.
Классический пример невысказанного соглашения между беглецами из маленького городка: не оглядываться, не быть якорем друг для друга, никакой ностальгии. Я и не ждала, что кто-то из них вернётся.
В ту нашу поездку в Послоград Скайл внёс коррективы в свой сон, напичкав его геронами, чтобы во время пути мы старились вместе. Трогательный поступок, цель которого — не дать спящему путешественнику остаться моложе, чем его работающий партнёр.
Вообще-то, он спал не всегда. Там, где позволял иммер, он с помощью медикаментов и приращений ненадолго просыпался и продолжал свои занятия, прерываясь лишь для того, чтобы поблевать или провести в положенные часы химиопрофилактику страха.
— Послушай вот это, — прочитал он мне. Мы сидели за столом, проходя очень спокойные отмели иммера. Из уважения к его вечностной тошноте я жевала сухие фрукты, почти лишённые запаха. — «Вы, конечно, знаете, что у каждого человека два рта, или голоса». Тут, — он ткнул пальцем в то, о чём читал, — они занимаются сексом, когда поют друг другу. — Это была какая-то древняя книга о плоской земле.
— И какой смысл во всей этой чепухе? — спросила я.
— Я ищу эпиграфы, — сказал он. Потом попробовал другие старые истории. В поисках вымышленных родственников Хозяев он показывал мне описания корианцев и тукан, иторианцев, вессхаров, вымышленных двуязыких зверей. Но я не разделяла его восторга перед этими карикатурами.
— Можно процитировать Притчи 5:4, — сказал он, глядя на свой экран. Я не просила его объяснить, что это: иногда мы устраивали что-то вроде поединков. Потом, оставшись одна, я порылась в Библии и нашла: «Но последствия от неё горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый».
Хозяева — не единственные поливокальные экзоты. Очевидно, есть расы, которые говорят, издавая два, три или больше звуков сразу. Язык Хозяев, ариекайский, ещё сравнительно прост. Их речь представляет собой переплетение всего двух голосов, слишком многообразно сложных, чтобы их можно было свести к простым описаниям вроде «бас» и «дискант». Два звука — говорить одним голосом они не умеют — неотделимы друг от друга потому, что одновременно исходят из двух отверстий, одно из которых предназначено для приёма пищи, а другое служило, вероятно, для подачи сигнала тревоги.