— Мне надо идти, — сказал Скайл. — Я им нужен.
Эс взяла его за одну руку, Me — за другую. Он наверняка были в курсе того, что наши со Скайлом отношения разладились, и, может быть, даже знали причину. Не думаю, что они спали с ним. Романы Скайла всегда были редкими и скоротечными. Хотя бременские браки признавались в Послограде законными, местные жители предпочитали моногамную, основанную на собственности модель. Конечно, я ревновала Скайла, но в основном к тому положению, которое он теперь занимал, и к секретам, которые были ему доступны.
До моей квартиры было полчаса пути. Эрсуль ушла со мной. Во многих странах, где мне доводилось бывать, все жители без исключения владели собственными средствами передвижения. В Послограде все улицы, кроме главных, были слишком узки, а иногда и слишком круты, чтобы по ним можно было проехать. Существовали, конечно, изменённые животные и биороботы-экипажи, которые передвигались по определённым маршрутам, меняя колёса или гусеницы на ноги там, где это было необходимо, но люди чаще ходили пешком.
Послоград был тесным и скученным местом, рост населения в нём сдерживался только границами дыхания эоли. Город Хозяев окружал его по всему периметру, за исключением самой северной точки, где начинались равнины Ариеки. На полулегальный рост города смотрели сквозь пальцы, временные пристройки лепились к стенам домов, нависая над тротуарами, как карнизы, вырастали на крышах, откуда владельцы готовы были убрать их по первому требованию. Служители в основном молчаливо одобряли предприимчивость горожан в том, что касалось оптимизации пространства. Тут и там полуобученные фрагменты живых машин, а то и их терротехнические гибриды, собранные буквально на коленке и каким-то чудом державшиеся вместе, обслуживали домашние нужды жителей.
И наконец, над Послоградом, ближе к северным равнинам, вставало само Посольство. Больше ста метров вверх оно было самым высоким зданием в городе. Огромный ствол с бесчисленными горизонтальными ветвями, оканчивавшимися пятачками посадочных площадок, вокруг которых даже в такой поздний час вились биолюминисцентные корвиды. Словно подтаивая, Посольство расползалось от основания в стороны, захватывая прилегавшие к нему улицы и присваивая их себе. Кварталы служителей частично находились под крышей, являясь и внутренностями Посольства, и окружающими его улочками сразу. Мы с Эрсуль сели в обшитый панелями лифт и поехали мимо переулков и проходов, ставших чем-то средним между коридорами и улицами, мимо полуоткрытых аркад с незастекленными окнами вниз, где вышли на настоящую улицу с ветром.
— Господи, до чего же хорошо оказаться снаружи, — сказала я.
— Вообще-то, мы и здесь не снаружи, — заметила Эрсуль. — Мы внутри дыхания эоли. — В комнате из воздуха.
Её слова снова напомнили мне о том, что она никогда не выходит из Послограда, хотя могла бы. Наверное, интерес к городу не входит в её программу, предположила я. И перестала думать об этом. У себя в комнатах я выпила ещё немного вина, и Эрсуль составила мне компанию, изобразив аналогичный три-дэ бокал, из которого пила её три-дэ голова. Через мою машину она зашла в местную сеть, но о происшествии минувшего вечера ничего выяснить не смогла.
— Попробую ещё, когда вернусь домой, — сказала она. — Не обижайся, но машина у тебя… камнем о камень постучи, и то больше узнаешь, чем с её помощью.
Я несколько раз заходила к ней. Квартирка была крохотной, тесной, но с картинами на стенах, с кухонькой, мебелью для людей и других гостей (в том числе одним красивым, но неприличным с виду табуретом для шурази). И сама квартирка, и всё её изысканное убранство предназначались, очевидно, в большей степени для меня и других посетителей: картины, кофейный столик, импортные, не без труда раздобытые элементы операционной системы должны были сделать Эрсуль удобной для пользователей. Но эти размышления показались мне постыдными. И я стала думать об ЭзРа.
Мне позвонил Хассер.
— Где ты взял мой номер? — спросила я.
— Я тебя умоляю, — сказал он. Голос у него был не слишком испуганный, хотя я постаралась напустить на него страху своими лётчицкими замашками. — Тебя не трудно вычислить. Приходи, выпьем вместе.
— С чего это мне пить с тобой?
— Пожалуйста, — добавил он. — Есть люди, с которыми тебе не мешало бы познакомиться.
Сравнения собирались в уютном, потихоньку ветшавшем районе Послограда, недалеко от развалин. Я отправилась туда долгим путём и шагала почти всё утро, то и дело встречая бездомных брошенных автомов. Я даже прошла мимо денежной стены и, как обычно, глянула на дверь.
В Чаро-Сити есть трущобы, у которых я прожила дольше, чем мне хотелось бы. Почти все порты, где мне случалось приземляться, тоже расположены вблизи или внутри трущоб: они как пятна проказы, которую переносят из города в город корабли. Так что, когда на вечеринках в Послограде кто-нибудь из местных реформистов начинал лопотать что-нибудь насчёт трущоб, я обычно встревала в разговор.
— Трущобы? — спрашивала я. — Поверьте, друг мой, уж я-то их повидала. Знаете, где я была? В таких трущобах, какие вам и не снились. У нас таких нет.
В Послограде не было оборванных ребятишек, которые пускали бумажные кораблики в колдобинах разбитых дорог, залитых сточными водами; не было тех, кто ради куска хлеба продавал себя иммерлётчикам или туристам с других планет, ни тех, кто за деньги отхаркивал биопиратам образцы своей ДНК или продавал свои органы; глинобитные домишки не тряслись, когда с неба спускались или поднимались в него корабли, и не рушились на головы своим обитателям при каждой второй посадке. Социальная кривая в нашем городе вообще не отличалась крутыми перепадами: имущественные и правовые различия между гражданами были минимальны. Не считая, конечно, служителей и послов.
У нас самые неприглядные районы отличались всеми забытыми настенными экранами и проекторами, которые давно показывали одни и те же куски рекламы, постепенно выходя из строя. Многие рекламировали товары, снятые с производства часы тому назад, и импортные предметы роскоши, о которых мне было известно, что их уже не осталось в природе. Как и везде в Послограде, стены в таких районах покрывал плющ, настоящий и изменённый, и островки местного аналога мха, так что свет, струившийся с экранов и грубоватых объектов общедоступного искусства, был рассеянным, как солнечные лучи, проникающие сквозь кроны деревьев.
Местами из живого ковра, покрывающего стены, торчали выходные отверстия скрытых в толще кирпича и пластона трубок, посредством которых либо выводились наружу звуки рекламы, либо наоборот, запрещённые законом экстремистские идеи закачивались на экран. Я шла, окружённая мерцанием экранов, обрывками поношений Бремена и угроз Уайату и его подчинённым. Болтливый трёхмерный призрак распространялся насчёт свобод, демократии и налогов. Даже Уайат вряд ли воспринял бы всерьёз эти жалкие выходки доморощенных радикалов, хотя наверняка содрал бы с констеблей три шкуры за то, что они не уследили и вовремя не пресекли распространение этих онлайновых граффити.