Это был первый и последний раз, когда Аделина Бертран-Вердон очутилась в квартирке на улице Плант. Реакция Катиши была настолько яростной — шерсть дыбом, бешеные глаза и злобное шипение, — что ее пришлось запереть в спальне на все время визита.
— У вас прелестная мебель, — отметила Аделина. — Естественно, она бы лучше смотрелась в более просторном помещении. Это все фамильное?
— Не совсем. От старой подруги.
— Понимаю, — кивнула Аделина. — Могу поспорить, что эта старая подруга и указала вам, где находятся тетради, — пробормотала она себе под нос.
— Эвелина знала Селесту, — коротко ответила Жизель.
— Эвелина?
— Эвелина Делькур. Она… она умерла в прошлом году.
При звуке любимого имени сразу вспомнилось напудренное лицо, голубые глаза, очаровательная улыбка «приемной бабушки», и у Жизель на секунду затуманились глаза и перехватило дыхание.
— Эвелина д’Элькур. Кажется, мне знакомо это имя, — начала Аделина, не обращая внимания на волнение Жизель. — Она, случайно, не из рода д’Элькуров де Курбуа?
— Не думаю, — мягко сказала Жизель. — Она была учительницей музыки.
— А-а, — протянула Аделина, разом потеряв интерес к незнатной особе. — Значит, здесь вы работаете. Покажите мне все, Жизель.
И Жизель по глупости открыла секретер, вынула тетради и показала Аделине шестьсот напечатанных страниц диссертации. Та, прищелкнув языком, с горящим взором расположилась на диване.
— У вас есть копни?
— Тетрадей, конечно, нет, но вся диссертация у меня в компьютере…
— Это очень разумно, Жизель. Но с другой стороны, это чистое безумие — хранить рукописи здесь. О, я не говорю уже о краже со взломом, в этом квартале, так близко к пригороду… Но вы отдаете себе отчет, что бумага может испортиться, что чернила могут поблекнуть от слишком яркого освещения? К тому же у вас кошка, и так легко может что-нибудь случиться! Нет, в самом деле, это очень неосмотрительно — хранить тетради в подобных условиях… Если бы вы сказали мне об этом раньше, — добавила она обиженным тоном, — я бы сразу же предложила вам положить их в мой сейф…
И, заметив, как отпрянула Жизель, она продолжала с простодушной улыбкой:
— Вы ведь доверяете мне, а, Жизель? Как и я вам. И я бы ни на секунду не колебалась и сообщила бы вам шифр моего сейфа, если вы позволите мне позаботиться о сохранности этих бесценных документов. Не только для вас, но и для всех прустоведов. Это настоящее сокровище…
Аделина ушла, унося с собой сокровище. И в течение следующих недель Жизель его больше не видела. До вчерашнего вечера.
Неподвижно сидя на скамейке, которая при свете фонарей казалась серой, Жизель чувствовала в себе все меньше и меньше сил для встречи с комиссаром Фушру. Ей хотелось вернуться к себе, снять этот дурацкий макияж, распустить идиотскую прическу, принять душ, переодеться и заснуть в собственной постели вместе с Катишей, свернувшейся клубочком у нее в ногах. Внезапно она приняла решение — надо только выйти из города и автостопом проехать двадцать пять километров, отделявших ее от вокзала в Шартре. Потом она сядет в первый же поезд до Парижа, там нырнет в метро и… завтра… а завтра будет видно. Она может позвонить в «Старую мельницу» и в кафе «У вокзала», вернуться… Но в данный момент главным было добраться до убежища, где она столько всего преодолела — смерть Эвелины, разрыв с Селимом, мысли о самоубийстве, — до своей квартирки с белыми стенами на улице Плант. На затекших от долгого сидения ногах она доковыляла до перекрестка с указателем на Шартр и остановилась в ожидании. В этот поздний час машин было мало.
На большой скорости пронеслась фура, за ней минут через десять две легковушки, ослепившие Жизель светом фар, — молодые люди ехали развлекаться. Водители игнорировали ее поднятую руку. Замерзнув, она двинулась в путь и прошла уже километра два в полнейшей темноте и тишине, когда, насмешливо посигналив, ее обогнал грузовичок, едва не столкнувшийся с «рено», ехавшим в обратном направлении. К большому удивлению Жизель, машина притормозила, остановилась, взвизгнув шинами, дверца открылась, и высокая брюнетка окликнула ее:
— Вам не кажется, что немного неосмотрительно одинокой девушке путешествовать автостопом по деревенским дорогам зимой в одиннадцать часов вечера?
За ее раздраженным тоном угадывалась искренняя забота — та же, что в голосе Жан-Пьера Фушру, неожиданно подумала Жизель.
— Немного неосмотрительно, — повторила она. — Да, немного неосмотрительно.
На грани нервного истощения она разразилась смехом, тут же перешедшим в истерические всхлипывания.
Незнакомка стояла рядом. От нее исходил успокаивающий запах липового мыла и здоровое тепло. Она слегка похлопала Жизель по плечу:
— Залезайте в машину. У меня в термосе есть кофе.
Жизель машинально повиновалась и так же машинально глотнула обжигающую жидкость, в то время как молодая женщина мягко спросила:
— Куда вы собрались?
— На вокзал в Шартр, — слабым голосом ответила Жизель.
— Мне очень жаль, но сейчас я не могу вас отвезти. Я и так опаздываю. Здесь нет такси?
— Я не могу… Это долгая история…
Ее собеседница мгновенно сообразила, что у девушки не хватает денег на такси и на поезд, и предложила:
— Подождите до завтра. Уверяю вас, ехать автостопом совсем одной ночью очень опасно. Поверьте мне.
Она посмотрела на часы и перевела взгляд на разложенную на коленях карту дорог.
— Послушайте, я еду в гостиницу «Старая мельница», она должна быть в нескольких километрах отсюда. Почему бы вам не провести там ночь?
Жизель восприняла это предложение как знак судьбы, и единственное, что ей пришло в голову, были слова Цезаря: Alea jacta est. [26]
— Вы правы. Это единственное, что я могу сделать. Если хотите срезать, это первый поворот направо. Спасибо вам, что остановились.
— В моей профессии предупреждать события — золотое правило, и мы быстро учимся замечать людей в опасности, — ответила брюнетка, дружески улыбнувшись.
— Вы врач?
Эта женщина примерно одного с ней возраста действительно была похожа на врача — ее жесты были точны, а в глазах светилась доброта и при этом какое-то разочарование…
— Нет, я инспектор полиции. А вы?
Краем глаза она заметила, как побледневшая, дрожащая Жизель схватилась за ручку дверцы, словно собираясь выскочить из машины.
Жан-Пьер Фушру после ухода Патрика Лестера Рейнсфорда остался в тишине своего номера ждать профессора Вердайана. Ныло больное колено. Это была одна из тех минут, когда комиссару было одинаково неудобно и сидя, и стоя. Он сделал то, что предписал ему в подобных случаях хирург три года назад: растянулся на полу перед камином, пытаясь расслабить каждую мышцу и стараясь дышать ровно. Его взгляд скользил по потолочным балкам — он обратил внимание, что срез сучка похож на яйцо, разрезанное вдоль, на другой он углядел протянутые руки.