Никогда еще огромный унылый город не казался ей таким волшебным. А как он воспринимал его – этот перенаселенный мегаполис с высокими домами, грохочущими трамваями и ревущими автомобилями, с конными экипажами и шныряющими туда-сюда кебами? Какой он видит эту бесконечную рекламу, эти вывески всех размеров и цветов, предлагающие самые разнообразные товары, услуги, указывающие направления, дающие советы? Не кажутся ли ему уродливыми тусклые лавчонки, завешанные готовым платьем? Что он думает о маленьких магазинчиках, в которых целыми днями горит электричество из-за того, что на улице темно и дымно, а серое небо не в силах осветить город?
Ему все нравилось. Он был в восторге. Ничто не пугало и не отталкивало его. Он бросался с обочины, чтобы дотронуться до борта автомобиля, если тот замедлял ход. Он забирался на самый верх омнибуса, чтобы с высоты оглядеть город. Войдя в здание телеграфа, он застыл возле юной секретарши, чтобы посмотреть, как она печатает на машинке. И она, очарованная голубоглазым гигантом, склонившимся к ней, предложила ему самому понажимать на клавиши, что он и сделал, ловко отстучав пространную фразу на латыни. Довольный собой, он расхохотался.
Джулия предложила ему зайти в редакцию «Тайме». Он должен увидеть гигантские печатные станки, подышать запахом типографской краски, услышать глухой шум этих оживленных помещений. Он должен уловить связь между человеческими изобретениями. Он должен понять, как все это просто.
Джулия видела, что он производит неотразимое впечатление на всех людей, с которыми они встречались. И женщины, и мужчины рады были услужить ему, словно чувствовали, что в нем течет королевская кровь. Осанка, величественная походка, лучистая улыбка покоряли и тех, на кого он смотрел, и тех, кому горячо пожимал руку, и тех, чьи слова и разговоры он слушал – с таким вниманием, будто это были тайные послания, которые надо во что бы то ни стало понять правильно.
Трудно найти слова, верно отражающие его состояние. Да и зачем? Джулия знала наверняка: он наслаждается открытием нового для себя мира, его не пугают ни экскаватор, ни каток, потому что он обожает сюрпризы и новшества и хочет только одного – объяснений.
Ей самой хотелось порасспрашивать его. А приходилось объяснять ему массу теорий. Это было труднее всего – теории.
Через час разговаривать на отвлеченные темы стало легче. Рамзес овладевал английским с поразительной скоростью.
– Название! – говорил он ей, если она тратила больше минуты на путаные объяснения. – Язык состоит из названий, Джулия. Названия для людей, предметов, чувств. – Произнося последнее слово, он постучал себя в грудь. После полудня из его речи совсем исчезли латинские quare, quid, quo, qui. – Английский язык стар, Джулия. Язык варваров моего времени, в нем и сейчас полно латыни. Ты слышишь латынь? Что это, Джулия? Объясни!
– В том, чему я тебя учу, нет никакой системы, – сказала она. Ей хотелось объяснить ему основы типографского дела, связав его с чеканкой монет.
– Потом я сам все приведу в систему, – заверил он ее.
Теперь он забегал в каждую булочную и столовую, в сапожные лавки и к модисткам, разглядывал мусор, валявшийся на улицах, рассматривал бумажные пакеты в руках у прохожих, изучал женские наряды.
И самих женщин тоже.
«Если это не вожделение, значит, я совсем не разбираюсь в людях, – думала Джулия. – Он бы, наверное, пугал женщин, если бы не был так элегантно одет и не держался так самоуверенно. Будто его манера держаться, то, как он стоял, жестикулировал, говорил, давала ему власть над людьми. Он настоящий царь. Пусть он оказался в чужом месте, в новом времени, все равно он настоящий царь».
Она отвела его к букинисту. Показала книги древних авторов: Аристотеля, Платона, Еврипида, Цицерона. Он рассматривал висящие на стене репродукции Обри Бердсле [4] .
Его восхитили фотографии. Джулия отвела его в маленькую студию сфотографироваться, и Рамзес радовался, как дитя. Больше всего он пришел в восторг от того, что даже самый бедный горожанин мог позволить себе заказать собственный портрет.
Но когда он зашел в кинотеатр, то просто остолбенел от восхищения. В переполненном зале он то и дело ахал, стискивая руку Джулии, когда по экрану двигались огромные светящиеся живые фигуры. Проследив взглядом за лучом прожектора, он устремился в маленькую будку киномеханика, без колебаний ворвавшись внутрь. Старик киномеханик, подобно остальным, тут же попал во власть его очарования и скоро начал подробно объяснять, как работает весь механизм.
Наконец они вошли в темное просторное здание вокзала Виктория, где Рамзес надолго замер у сверкающих металлом локомотивов. Даже к ним он приблизился без страха. Он дотрагивался до холодного черного металла, стоя в опасной близости от огромных колес. Когда поезд отошел от перрона, царь ступил ногой на рельс, чтобы ощутить вибрацию. И он с изумлением разглядывал толпы людей.
– Тысячи людей перевозят с одного конца Европы на другой! – прокричала Джулия, стараясь перекрыть шум и грохот. – Путешествия, которые раньше длились целый месяц, теперь занимают несколько дней.
– Европа, – прошептал царь. – От Италии до Британии.
– Поезда перевозят по воде на кораблях. Беднота из деревень свободно приезжает в города. Все люди знают, что такое город, – видишь?
Рамзес сдержанно кивнул и сжал ее руку.
– Не торопись, Джулия. Придет время – и я все пойму. И снова засияла его улыбка, такая дружелюбная, такая нежная, что она вспыхнула и отвела глаза.
– Храмы, Джулия. Дома deus… dei…
– Богов. Теперь только один Бог. Единственный. Не верит. Один Бог?
Вестминстерское аббатство. Они гуляли под высокими арками. Такое чудо! Джулия показала памятник Шекспиру.
– Это не Божий дом, – пояснила она– Это место, где мы собираемся, чтобы поговорить с Богом. – Ну как ему растолковать, что такое христианство? – Любовь к ближнему, – сказала она. – Это главное.
Рамзес растерянно посмотрел на нее.
– Любовь к ближнему? – переспросил он и недоверчиво оглядел людей, проходящих мимо. – И что, все они на самом деле придерживаются этой веры? Или это только привычка?