– Ну что же, будем считать, что Эймос Перри – номер один.
– А еще его жена, – задумчиво проговорила Таппенс. – Добрая ведьма. Она симпатичная и понравилась мне. Я не хочу, чтобы она оказалась той, кого мы ищем, я не думаю, что это она, но мне кажется, что она в чем-то замешана... В чем-то, что связано с этим домом. И это тоже важно, понимаешь? Мы ведь толком не знаем, что здесь самое главное, и я бы не удивилась, если бы оказалось, что все сосредоточено вокруг дома, что дом – это центральное звено. Картина... Ведь она имеет какое-то значение, верно, Томми? Мне кажется, что, несомненно, имеет.
– Да, – согласился Томми. – Она наверняка играет какую-то роль.
– Я приехала сюда, пытаясь найти миссис Ланкастер, однако здесь никто ничего о ней не знает. Я стала думать: а не потому ли миссис Ланкастер находится в опасности (я до сих пор считаю, что это так), что ей принадлежала эта картина? Сомневаюсь, что она жила когда-нибудь в Сэттон-Чанселоре, но она либо купила здесь эту картину, либо ее ей подарили. Эта картина что-то означает, иметь ее при себе опасно.
– Миссис Какао – миссис Моди – сказала тетушке Аде, что она увидела в «Солнечных горах» человека, причастного к преступной деятельности. Мне кажется, что эта преступная деятельность связана с картиной, с «Домом на канале» и с ребенком, который был там убит.
– Тетушке Аде очень нравилась эта картина, и миссис Ланкастер подарила ее ей. Возможно, она о ней рассказывала, говорила о том, как она к ней попала, кто ей ее дал и где находится этот дом.
– От миссис Моди избавились, потому что она узнала человека, который был связан с преступной деятельностью.
– Давай вспомним твой разговор с доктором Мерреем, – сказала Таппенс. – После того как он сообщил тебе о миссис Какао, он стал рассказывать о разных типах убийц, основываясь на примерах из жизни. О женщине, которая держала дом для престарелых, – я смутно вспоминаю, что читала об этом, хотя фамилии женщины припомнить не могу. Идея заключалась в том, что пациенты переводили на эту женщину все свои деньги, с тем чтобы счастливо жить в ее доме до самой смерти, не имея никаких забот. Они действительно были очень счастливы, вот только помирали не позже чем через год, мирно скончавшись во сне. Ее судили и признали виновной в убийстве, однако она не испытывала ни малейших угрызений совести, уверяла, что делала это исключительно по доброте душевной, из сострадания к бедненьким старушкам.
– Да, совершенно верно, – кивнул Томми. – Я тоже не помню имени этой женщины.
– Но это и неважно. И еще, – продолжала Таппенс, – он рассказывал о другом деле: о женщине, которая была или прислугой, или кухаркой, или домоправительницей, или экономкой. Она нанималась в разные семьи. Иногда там все было благополучно, но иногда вдруг случалось массовое отравление. Считалось, что это отравление пищей, со всеми соответствующими симптомами. Кто-то поправлялся.
– Она делала сандвичи для пикников, – подхватил Томми, – заворачивала их и укладывала в корзину. Такая милая и преданная женщина, и, когда случалось отравление, у нее находили те же симптомы, что и у других. Возможно, она их несколько преувеличивала. А потом она нанималась на другое место, в другой части Англии. Все это продолжалось несколько лет.
– Совершенно верно. И никто не мог понять, почему она это делала. Было ли это своеобразной манией или просто как-то вошло в привычку? Может быть, она таким образом развлекалась? Никто так никогда и не узнал. Она, по-видимому, не испытывала никакой неприязни к людям, причиной смерти которых была. Может быть, у нее с головой было не в порядке?
– Да, я думаю, это было именно так, – ответил Томми, – хотя вполне вероятно, что какой-нибудь заядлый психоаналитик если бы как следует поработал, то выяснил бы, что все дело в канарейке, которая жила в одном семействе в давно прошедшие времена, когда та женщина была ребенком, и которая напугала ее или сильно расстроила. Но как бы то ни было, результат был налицо. Третий случай самый странный из всех, – продолжал Томми. – Это была француженка. Женщина, которая безумно страдала, потеряв мужа и ребенка. Она была безутешна и в то же время милосердна, как ангел во плоти.
– Верно, – сказала Таппенс. – Я помню. Ее называли ангелом какой-то деревни. Не помню, как она называлась. Она ходила по соседям, когда они заболевали, и ухаживала за ними. В особенности она любила ходить в дома, где были больные дети. Она самоотверженно ухаживала за ними, но рано или поздно, после некоторого улучшения, им становилось хуже, и они умирали. Она плакала целыми днями, плакала на похоронах, и все говорили, что не знают никого, кто так много сделал для их ненаглядного ребенка.
– Зачем ты снова все это повторяешь, Таппенс?
– Потому что я считаю, что доктор Меррей не зря тебе об этом рассказал. У него были свои причины.
– Ты считаешь, что он связывал...
– Я считаю, что он вспомнил все эти три широко известных случая, чтобы примерить их, словно перчатку, – не придется ли один из них впору кому-нибудь из обитателей «Солнечных гор». Мне кажется, могли бы подойти все три. Мисс Паккард, например, годится для первого случая. Образцовая владелица дома для престарелых.
– У тебя явно зуб на эту женщину. А мне так она всегда нравилась.
– Ничего удивительного. Убийцы часто пользуются расположением людей, – резонно заметила Таппенс. – Так же как мошенники, которые выманивают у людей деньги обманным путем. У них всегда такой добропорядочный вид, что никто не сомневается в их честности. По-моему, все убийцы должны казаться симпатичными и добросердечными. Что до мисс Паккард, то она умелая женщина, и в ее распоряжении есть все средства, для того чтобы тихо и мирно отправить на тот свет человека, не вызывая в то же время подозрений. Ее могла заподозрить только такая особа, как миссис Какао. Она и сама слегка с приветом, и поэтому ей легче понять человека, у которого тоже не все дома. Кроме того, они, возможно, где-нибудь встречались раньше.
– Я не думаю, что мисс Паккард особенно разбогатела бы после смерти своих пациенток.
– Это никому не известно, – возразила Таппенс. – Как раз было бы очень разумно не иметь от них никакой выгоды. Надо было уморить одну или двух, очень богатых, которые уже оставили ей свои деньги, но всегда нужно было иметь про запас две-три совершенно естественные смерти, не принесшие никакой выгоды. Поэтому я думаю, что доктор Меррей, возможно, подозревал мисс Паккард, говоря себе в то же время: «Глупости, мне это просто мерещится». И все-таки эта мысль его не оставляла. Второй случай, который он рассказал, подошел бы прислуге, кухарке или даже сиделке. Немолодой женщине, которая находится в услужении и на которую можно положиться. Вот только мозги у нее повернуты не в ту сторону. Может, она на кого-то сердилась или обижалась или ей не нравилась та или иная пациентка. Трудно строить предположения, поскольку мы никого из них не знаем.