— Так и есть, девчонка. — Ивченко досадливо покачал головой. — Тебя кто сюда послал, детка?
— Начальник, — сообщила я, прикинувшись дурочкой.
— Какой начальник?
— Илья Федорович.
— Так, посиди здесь…
Александр подтолкнул меня к креслу, затем достал из кармана халата мобильник и стал набирать номер. Ему никто не ответил, что привело Ивченко в бешенство. Он швырнул мобильник на пол, застеленный ковровым покрытием, и подлетел ко мне:
— Как ты вообще попала в «Адриано»?
— По объявлению, — ляпнула я первое, что пришло в голову.
— Какому? Где? — удивился Саша. — Ну-ка, выкладывай все!
— Я работу искала и купила газету «Кому что», там было объявление о том, что требуются доставщики пиццы с водительскими правами. Я позвонила по телефону, но там сказали, что нужны исключительно юноши, но меня этим не смутишь. Я заявила, что это противоречит Конституции и что у нас дискриминация по половому признаку запрещена. В трубке засмеялись и попросили зайти…
— Засмеялись, говоришь? — Александр поднял с пола мобильник и снова стал жать на кнопки. — Борисова мне! А мне плевать, что он занят. Ивченко говорит! Мне немедленно нужен Илья Федорович… Что значит, в данный момент невозможно? Ладно, перезвоню.
— Я могу идти? — спросила я, как только Ивченко замолчал.
— Нет! — рявкнул художник. — Хотя… На кой черт ты мне нужна? Спустись вниз, скажи кому-нибудь, чтоб с тобой расплатились за пиццу, и вали отсюда. Поняла?
— Поняла.
— И адрес этот забудь! Усекла?
— Усекла.
— А Илюше передай… Нет, ничего ему не говори, я сам. Все, иди! Видеть больше тебя не могу! — Ивченко затрясся в истерике.
Я спустилась вниз и снова столкнулась лицом к лицу с охранником. Мы с ним были одного роста, поэтому смотрели друг на друга буквально глаза в глаза.
— Ну, пойдем, — сказал он не слишком дружелюбно.
— Куда? — робко уточнила я.
— Я все слышал. Пойдем на кухню, к Никитичне, она с тобой расплатится.
Мы зашли на кухню. Домработницы там не оказалось, и это меня насторожило.
— Так, а теперь давай рассказывай, что все это значит? — подступил к ней престарелый секьюрити.
— Я у вас хотела узнать, что все это значит.
— Вопросы здесь я задавать буду! — Охранник стукнул кулаком по столу.
От неожиданности я плюхнулась на стул. Взгляд невольно упал на радиатор отопления. Хорошо, что в арсенале этого дедушки в камуфляже нет наручников. Ситуация до боли напоминала мне ту, которая сложилась примерно две недели назад на кухне одного из домов по улице Лунной в областном центре. Тогда Пименов пристегнул Степанова к батарее и из кожи лез вон, выбивая у него показания. Он и орал на него, и дубинкой махал, и даже душил, зная наперед, что Мишка ничего толком сказать про Люсин «труп» не сможет. Охранник Ивченко тоже стал надрывать свои голосовые связки. Была бы у него дубинка, наверное, пустил бы в ход для моего устрашения.
— Кто тебя сюда прислал? Что ты здесь вынюхиваешь? Сколько тебе заплатили? Чего молчишь, сучка?
Вместо ответов я стала усердно выжимать из себя слезы. Но они никак не хотели появляться, наверное, потому, что я по своей натуре не плаксива. Пришлось тереть глаза руками до красноты и театрально всхлипывать. Все было бы гораздо проще, если бы мои ресницы были накрашены тушью, но как раз сегодня я решила обойтись без декоративного макияжа. Косметика подчеркивает черты лица, и они врезаются в память. А мне хотелось, чтобы через день-два никто не смог вспомнить моего лица.
— Петрович, что здесь происходит? — спросила вошедшая на кухню домработница. — Чего голосишь?
— Да вот, вместо мальчика девочку сегодня прислали. Хозяин вне себя от ярости. Никитична, как думаешь, что это значит?
— Да я даже думать не хочу, настолько мне противно. Ты зачем, Петрович, девчонку до слез довел? Тебе Саша велел ее допрашивать?
Найдя в лице домработницы защитницу, я подала голос:
— Ничего он не велел. Только сказал, чтоб вы расплатились со мной за пиццу. Не пойму, в чем я виновата?
— На, милая, пятьсот рублей да иди поскорее отсюда.
— Спасибо, — я взяла купюру, сунула в карман фартука и пошла на выход.
Прикрыв дверь, я остановилась в холле и прислушалась к разговору прислуги.
— Напрасно ты, Никитична, вмешалась. Она у меня почти раскололась.
Мой взгляд упал на огромную монстеру.
— Дрова колоть будешь для мангала, а на людей нечего бросаться, — рассердилась домработница. — Девчонка, поди, адрес перепутала, а ты тут ор на всю округу поднял. А что, если соседи Людмиле Дмитриевне нажалуются?
— Твоя правда, нам такие дела ни к чему. Ладно, пойду закрою за ней…
Услышав последние слова, я тут же отскочила от монстеры, стоящей рядом с дверью кухни. Хорошо, что успела пристроить на одну из веток электронный «жучок».
* * *
Я припарковалась позади Алинкиной машины, на которую Вадим предусмотрительно повесил «левые» номера, сняла фартук, бейсболку, бросила их на заднее сиденье и вышла из «Оки». Мои приятели вытолкнули настоящего доставщика пиццы на улицу, и я внимательно присмотрелась к парню. На вид около двадцати. Невысокий, но хорошо сложенный. Загорелое лицо. Немножко наивный, немножко напуганный взгляд зеленовато-карих глаз. В сущности, во внешности не было ничего такого, что могло бы выдать нетрадиционную сексуальную ориентацию.
— Дайте ключи, пожалуйста, — попросил разносчик.
— Скажи, а ты давно работаешь на эту фирму? — спросила я, играя ключами от «Оки».
— Нет, у меня сегодня первый рабочий день.
— Врешь!
— Зачем мне врать?
— Сам знаешь зачем… Потому что не существует никакой пиццерии!
— Как не существует? — очень натурально удивился юноша. — Вы что такое говорите? А как же машина, униформа, пицца?
— Да, как не существует? — Алинка повторила тот же вопрос, высунувшись в окно своей «Лады Калины».
— Пиццерия — прикрытие.
— Какое прикрытие? — еще больше удивился парень.
— Похоже, ты действительно не в теме. Садись обратно, разговор есть.
Пименов открыл заднюю дверцу, я подтолкнула туда парнишку, а сама села рядом с Нечаевой. Все трое уставились на меня в немом ожидании. Я не стала их долго томить и сразу озвучила самую суть:
— Так вот, заказ пиццы — это заказ мальчиков на дом.
— Коля, друг! — Вадим опустил разносчику на плечо свою тяжелую руку. — А почему ты нам ничего не сказал? Застеснялся, что ли? Напрасно, мы люди взрослые, краснеть от стыда не стали бы.