Амалия объяснила Урусову, что знала графиню Ковалевскую, что ее сын был знаком с графом, и вообще это такая трагедия, страшнее которой трудно что-нибудь вообразить. Урусов с умным видом слушал, кивал и вздыхал.
– Скажите, а господин граф не оставил завещания? – перешла наконец баронесса ближе к теме.
– Нет, сударыня. Он очень не любил говорить о том, что будет после его смерти. И вот, видите, как все обернулось…
– Кому же достанутся его богатства?
– Боюсь, слухи о богатстве покойного графа сильно преувеличены, – сдержанно улыбнулся Урусов. – Павел Сергеевич совершил много… гм… необдуманных трат. В любом случае, я полагаю, с этим будет разбираться его брат, Анатолий Сергеевич.
– Тот, который болен чахоткой?
– Увы, да.
– Я совсем не помню Анатолия Сергеевича, – заявила Амалия, говоря, в сущности, чистую правду, так как невозможно помнить того, кого в глаза не видел. – Скажите, а что он за человек?
– Гм… Очень хороший и порядочный человек. К сожалению, он серьезно болен.
– Насколько знаю, граф не очень с ним ладил.
– Да, окружающим иногда так казалось, но на самом деле они души не чаяли друг в друге. Павел Сергеевич очень многое делал для своего брата.
«Ну да, ну да, – усмехнулась про себя Амалия. – К примеру, открывал окно в холодную погоду».
– А графиня Ковалевская может претендовать на имущество своего покойного супруга?
Брови Георгия Ивановича поползли вверх.
– Полагаю… то есть я вполне уверен, что вашей знакомой это совершенно ни к чему, госпожа баронесса. Я вел дела покойного и могу сказать, что там больше долгов, чем… э… доходов.
– Но имение в Минской губернии…
– В плачевном состоянии, сударыня, и к тому же заложено. Впрочем, я думаю, госпоже графине и без меня сие известно.
Адвокат сердечно улыбался, показывая ровные белые зубы, и все же баронессу не оставляло ощущение, что Урусов не то скован, не то чуть более, чем следовало бы, напряжен. И еще Амалия поняла, что он не верит в историю, которую должны были подсказать ее расспросы, – будто посетительница явилась к нему по поручению жены графа. А раз так, то можно сбросить маску…
– Получается, в материальном смысле никто от смерти графа ничего не выиграл?
Урусов перестал улыбаться.
– Должен признаться, такая мысль даже не приходила мне в голову, – помедлив, промолвил он. – Судите сами: граф был разведен, завещания не имелось, все должно отойти брату как ближайшему родственнику… причем неизвестно, сколько еще брат протянет, прошу прощения. – Адвокат с любопытством покосился на собеседницу. – Госпожа баронесса, а что заставило вас заинтересоваться данным делом?
– Жизнь, – серьезно ответила Амалия. – Скажите, раз уж вы хорошо знали покойного графа… У него были враги?
– Такие, которые могли бы желать его смерти? Не думаю.
– И все-таки… Как вы объясняете то, что случилось?
Георгий Иванович вздохнул и развел руками.
– Я объясняю очень просто: это судьба.
– Кто же, по-вашему, помог ей осуществиться?
– Сударыня, – устало улыбнулся адвокат, – я не следователь и не сыщик… Но лично я полагаю, тут замешаны низы общества. Ничто иное просто не приходит мне в голову.
– Хм, любопытная версия… – Баронесса поднялась с места. – Благодарю вас, Георгий Иванович, и прошу извинить, что отняла у вас столько времени.
Она вышла, оставив на столике свой веер. Однако дойдя до первого этажа, сделала вид, будто ищет что-то в своей сумочке, и вернулась.
– Кажется, я забыла в гостиной веер, – с лучезарной улыбкой сообщила Амалия слуге, который открыл ей дверь.
– Я принесу его вам, сударыня, – отвечал тот.
– Нет-нет, не трудитесь, я сама, – быстро возразила баронесса и, пройдя мимо слуги, который не посмел ее задержать, вернулась в гостиную.
Урусов был не один, хотя Амалия могла поклясться, что к нему никто не входил: на лестнице, когда она шла вниз, ей никто не встретился. Рядом с низеньким адвокатом, нежно держа его за руки, стояла дама и, смеясь, говорила:
– Разве я не обещала тебе, что все будет так, как я хочу? А ты придаешь значение таким глупостям!
Тут Георгий Иванович поднял голову, увидел вошедшую и оторопел. Баронесса тоже немного опешила: только что перед ней был счастливый любовник, а остался лишь сконфуженный, застигнутый врасплох бородатый плюгавец.
Что касается дамы, стоявшей к двери спиной, то Амалия не видела ее лица. Но заметила, что та темноволоса и на полголовы выше Урусова. А вдобавок безошибочно узнала исходящую от нее волну «Корриды».
– Ах, я такая неловкая! – воскликнула баронесса. – Я забыла у вас веер! Простите великодушно, Георгий Иванович…
Она забрала свой веер, еще раз попрощалась с адвокатом, который, оправившись, объявил, что всегда рад ее визитам, и удалилась из гостиной.
Не особенно надеясь на удачу, Амалия, сев в автомобиль, велела шоферу ехать на бульвар Османа. Ей, однако, повезло: мадемуазель Корнелли была дома и сразу же согласилась принять посетительницу.
Елизавете Корнелли было двадцать четыре года. С точки зрения баронессы, та не блистала красотой, а талантом обладала разве что чуть выше среднего. С точки же зрения обывателей, которые постоянно видели портреты балерины в иллюстрированных журналах, Корнелли была звездой, а значит, красивой и талантливой.
Вблизи она действительно не производила особого впечатления – лицо с мелкими чертами оживляли лишь большие карие глаза, в углу рта красовалась маленькая родинка. Бесспорно красива была лишь шея – тонкая, изящная, лебединая, как писали рецензенты. Темные волосы Елизаветы были убраны в небрежную прическу, но Амалия, которая кое-что смыслила в небрежности, понимала, что та наверняка стоила парикмахеру больших трудов. И хотя балерина вышла к ней почти не накрашенной, от зоркого взгляда гостьи не укрылось количество роскошных украшений, которые надела на себя хозяйка. На сцене воздушная мадемуазель Корнелли в самом деле напоминала стрекозу или, быть может, бабочку, но сейчас, в темном платье, которое ее старило, со всеми этими тяжелыми браслетами на руках и с бриллиантовым ожерельем на шее, вызывала скорее в памяти образ какой-нибудь дочери ростовщика или разбогатевшего купца.
– Вы, конечно, слышали об убийстве графа Ковалевского, – утвердительно произнесла баронесса.
Елизавета шевельнула бровью и едва заметно поморщилась. «Нет, – подумала Амалия, пристально наблюдавшая за ней, – даже если между нею и графом что-то и было, она никогда его не любила».
– Да, весьма прискорбное происшествие, – сказала балерина.
Голос у нее оказался тусклый и неприятный и еще больше восстановил Амалию против собеседницы.