И можно себе представить угнетенное состояние духа этого гуманного, высокой культуры человека, когда однажды, войдя после одного из боев в избу, он увидел там тела трех австрийских пленных офицеров, буквально плавающих в собственной крови, и услышал рассказ очевидца-крестьянина, что австрийцев, на коленях умолявших о пощаде, как баранов, зарезали всадники туземной «дикой» дивизии.
До Сергея доходили слухи о недавнем ранении генерала. И это было похоже на правду. Желтолицый, сильно похудевший с тех пор, как Сергей видел его в последний раз, с заострившимися скулами и померкшими, тусклыми рыбьими глазами генерал имел вид сильно ослабевшего человека, который в значительной мере утратил интерес к происходящему вокруг него и продолжает играть прежнюю роль лишь по инерции. Он даже вроде стал меньше ростом. Казалось, из него как будто вынули тот «аршин», который полагается «проглотить», чтобы иметь настоящую военную выправку.
На этот раз Сапогов видел старика, которому, кажется, даже генеральские погоны давили на плечи, и оттого он их ссутуливал. Каледин постоял некоторое время на крыльце, словно примериваясь к ступенькам. Вытер платком выступившую на лбу испарину, и только тогда начал спускаться к поджидающей его машине. Вдруг генерал пошатнулся, но тут же с обеих сторон его аккуратно поддержали заботливые руки адъютантов.
Служащий при штабе ротмистр Дураков рассказал Сапогову, что генерал лишь недавно оправился от сквозной пулевой раны, считавшейся тяжелой. Да и то покинул госпиталь, не долечившись. Командующему Юго-Западным фронтом генералу Брусилову Каледин, мол, очень решительно заявил, что совершенно поправился и не где-нибудь еще, а только на фронте будет чувствовать себя на своем месте и окончательно укрепит здоровье.
Сергей смотрел на кумира армии с сожалением, недоумением и горечью. Эта рана могла отрицательно повлиять на энтузиазм и инициативность командующего. Во всяком случае, история знает немало таких примеров. В 1870 году в самом начале сражения с пруссаками при Сен-Прива французский маршал Ашиль Базен был ранен шрапнелью в плечо, после чего фактически устранился от командования, что привело к фатальным последствиям для всей его армии и в конечном итоге стало одной из причин позорной капитуляции Франции.
Но как оказалось (и к счастью), в отношении Каледина Сергей ошибался. Стоило одному из полковников обратиться к генералу с уточняющим вопросом по поводу предстоящей поездки на передовую, как генерал сразу преобразился. Забыв о своих недомоганиях, он заговорил с большим энтузиазмом. Его лицо приобрело сосредоточенное выражение. Сергей снова видел моложавого пятидесятидвухлетнего мужчину, каким запомнил его по визиту в свою роту. Этот человек умел при необходимости собирать волю в кулак!
Перед тем как сесть в автомобиль с личным флажком-штандартом, укрепленным на капоте, Каледин приветливо поздоровался с часовым — простым солдатом, стоящим при входе в штаб. Да и с подчиненными он говорил не через губу в высокомерном апломбе, а как с коллегами и единомышленниками.
Сергею пришла в голову мысль, что, будь его воля, он бы специально откомандировывал в перерывах между боями лучших солдат из каждой роты, на которых все держится, чтобы они могли посмотреть на своего командующего и убедиться, что даже после ранения Каледин остался прежним «стальным» генералом. Ведь ничто так не укрепляет дух армии, как вера в своего командира.
* * *
В вестибюле штаба Сергей остановился перед зеркалом. Так получилось, что он давно не видел собственного отражения. В окопах как-то не было желания прихорашиваться, да и не для кого. Там они жили, как в мужском монастыре или военной артели, месяцами не видя женщин. Элементарная самогигиена в спартанских условиях не отнимала много времени и казалась естественной на войне. Чтобы укрепить тело, умывался Сергей всегда на улице. Выскочишь утречком из блиндажа по пояс раздетый, быстренько поплещешь на себя ледяной водой, почистишь зубы, поскребешь щеки бритвой и назад в тепло скорее одеваться. Это штабс-капитан фон Клибек по часу прихорашивался, напомаживался перед зеркалом, даже добыл специального денщика из профессиональных цирюльников. Сергей же стригся наголо и нисколько не беспокоился о том, что выглядит как башибузук. Хотя до войны собственная внешность волновала его очень сильно.
В госпитале же зеркал специально не вешали, чтобы обожженные, покрытые страшными язвами, лишившиеся глаз, носов и челюстей пациенты не теряли волю к выздоровлению, увидев собственное уродство.
Сергей так отвык видеть свое отражение, что ему просто не пришло в голову хотя бы перед выпиской попросить зеркальце у кого-нибудь из «сестричек».
Возвращение к цивилизации застало окопника врасплох. Проходя мимо большого зеркала в штабном вестибюле, Сергей случайно заметил в нем человека, в облике которого ему показалось что-то знакомое. Он не сразу узнал себя! А когда понял, что видит собственное отражение, несколько минут в изумлении простоял перед зеркалом. Наверняка и отец его не сразу бы признал в этом возмужавшем мужчине с твердым взглядом и сединой на висках своего бесхарактерного, инфантильного сынка. Война сильно меняет людей!
Разговаривал с Сапоговым начальник контрразведывательного отдела штаба армии полковник Гарин. Он был высок и сухощав. Форма сидела на нем без единой складочки. На вид хозяину кабинета можно было дать лет 50–60. Черты лица его были благородны и четко очерчены. С этого импозантного мужчины можно было бы лепить Цезаря. Во всяком случае, что-то общее с внешностью древнеримского императора полковник явно имел. След от ожога на подбородке совсем не портил его. Напротив, создавал ощущение, что перед вами личность с серьезной биографией.
Задавая Сергею вопросы и выслушивая ответы, полковник смотрел на собеседника с одобрительной улыбкой. Так преподаватель принимает экзамен у студента, которому открыто симпатизирует:
— Похвально, похвально… Вы поступили очень мужественно и профессионально. Буду с вами откровенен: информация, которая содержалась в шпионском сообщении, могла бы повлиять на весь ход войны. Уверен, что ваш отец гордился бы вами.
Эти слова задели болезненные струны в душе молодого мужчины, так что он не смог смолчать:
— Мой отец давно махнул на меня рукой. По его мнению, я мотылек, порхающий от цветка к цветку ради собственного удовольствия. И пользы от меня обществу никакой.
Полковник понимающе покачал головой:
— Представьте себе, когда мне было двадцать лет, мой отец говорил мне примерно то же самое. Отцам свойственно слишком критично относиться к сыновьям. Вечная проблема отцов и детей!
Все это время звонили телефоны на столе полковника. Извинившись, Гарин снимал трубку, внимательно выслушивал очередного собеседника, в нескольких сжатых фразах отвечал, после чего продолжал прерванную беседу:
— А ведь я хорошо знал вашего отца, — откинувшись на спинку стула, вдруг заявил Гарин. Голос полковника зазвучал с ностальгической протяжностью.
— Замечательные были времена! Мы служили с ним вместе… Давненько это было…