– Стоять! Вам туда нельзя!..
Максимов резко обернулся и отвесил парню затрещину. Голова референта дернулась как у куклы. До чего достали эти цепкие ручонки! Он резко ударил по рукам, и референт взвыл от боли.
– Дима, прекрати бодаться, пусть войдет, – донесся из «палат» слабый голос.
Марголин опустил руки, сильно оскорбленный таким поворотом дела.
– Извини, – улыбнулся Максимов. – Сам виноват. Готов принять верительные грамоты твоих секундантов.
Совмещенная со спальней, VIP-гостиная тонула в серой полумгле. Красиво очерчивались античные вазы на постаментах, полированный стол, опаловые стены, столовое серебро в фигурном серванте. Квадратная кровать у стены – с массивными узорчатыми спинками. В хитроумном нагромождении белоснежных подушек угадывались контуры старика – словно бутылка шампанского, обложенная льдом. Кряхтя, Ухватов подтянулся и принял относительно сидячее положение. Похоже, он и вправду отвратительно себя чувствовал.
– Проходите, Константин Андреевич, не стесняйтесь… Буяним помаленьку? Похоже, у вас входит в правило периодически избивать моих людей.
– Это не со зла, Сан Саныч. – Максимов смущенно потупился. – Просто ваши люди имеют вредное свойство бессмысленно перечить и мешать работе.
Хриплый старческий смешок и новое кряхтение – любая поза, кроме той, в которой кладут в гроб, доставляла старику страдания.
– Простите, Константин Андреевич, кости старые, молодецкие встряски для них уже недопустимы… У вас тоже не слишком бодрый вид. Вы кажетесь виноватым, Константин Андреевич…
– Кажусь, – без выкрутасов признал Максимов.
– Не выходит каменный цветок, Данила-мастер? – помолчав, пошутил Ухватов.
Максимов сокрушенно вздохнул:
– Не выходит, Сан Саныч. Не можем справиться с высокой миссией. Стыдно признаться, но почти двое суток бьемся – и ни с места. По моему глубокому убеждению, здесь нужны опытные следователи с мозгами Ниро Вульфа и хваткой собаки Баскервилей. А я из ситуации вижу только два выхода. Распустить людей и попытаться сделать хорошую мину при плохой игре. Или схватить всех до единого, включая вашего секретаря, Шалевича с Коржаком да, собственно, и вас тоже, извините, посадить в волчью яму и палками выбивать признания. Но тогда, боюсь, признаются все. Кроме тех, кто должен.
Тишина воцарилась – могильная. Было слышно, как комар жужжит по ту сторону окна, не способный продраться через марлевую сетку.
– Вы полагаете, преступник не один? – каким-то странным, надломившимся голосом спросил Ухватов.
– Не исключаю. Творить злодейства без прикрытия в закрытом, напичканном охраной месте – нужно быть вконец безбашенным. А убийце в хитрости и уме не откажешь. Но это так, предположения, Сан Саныч. Где сокрыта истина, я не знаю.
– Истина совсем рядом, Константин Андреевич… – прошептал старик. – Нужно только посмотреть на нее другими глазами… Увы, мой дорогой, – старик повысил голос, – оба варианта меня не устраивают. Идите работайте. Не хочу вам угрожать, это бессмысленно – я вижу, вы выкладываетесь, да и сами пострадали. Буду поощрять, Константин Андреевич. В случае поимки убийцы к назначенному сроку и определения имени заказчика ваш гонорар вырастает втрое.
– Уверены, что это лучший вариант? – уныло мялся Максимов. Не впечатляла сыщика щедрость «патриарха». Имелись веские причины не доверять фантастическим цифрам и твердым обещаниям.
– Идите, дорогой пинкертон. Работайте.
Максимов не мог подобрать нужных слов, чтобы донести до Ухватова что-то важное. Это важное крутилось в голове наподобие замысловатой криптограммы, а он не мог ее расшифровать.
– Идите же, – настаивал Ухватов. – Не то дождемся, Константин Андреевич… прискачут четыре всадника…
– Четыре всадника? – пробормотал Максимов.
– Вы не ослышались, – подтвердил Ухватов трескучим шепотом. – Вы знаете, как называются четыре всадника Апокалипсиса? Голод, Смерть, Война, Бойня… Исполнители божьего гнева. Явятся, когда священный агнец сломает четыре печати с книги, содержащей тайны человеческой судьбы…
– И копытами своих коней растопчут в прах всех грешников, – завершил Максимов. – Откровение Иоанна. Вы верите в возможный конец «тысячелетнего Царствия Божьего», Сан Саныч?
Блажен, кто верует. Хотя, возможно, в чем-то Сан Саныч и прав. Происходящее в «Боровом» для отдельных личностей вполне аналогично предвестию конца света.
– Я не верю, Константин Андреевич, – нормальным голосом заговорил Ухватов, – в обычные дни я весьма далек от Бога. Дела, заботы, все сиюминутное… Просто выдалось несколько свободных часов – мысли странные в голову приходят…
Вполне соизмеримые с криптограммой, терзающей Максимова. Ну что ж, Сан Саныч в этом деле не одинок. У странных людей мысли, как правило, одинаковые.
– Скажите, Сан Саныч, вы женаты? – неожиданно для самого себя спросил Максимов.
Ухватов засмеялся.
– Забавный вопрос, Константин Андреевич… Я вам отвечу – ибо чем-то вы мне симпатичны… О да – у меня имеется хорошая, молодая жена. Такая перспективная особа – уже загнала в гроб парочку мужей. По счету третья, если быть точным. А детей – по разным подсчетам – у меня четверо. И даже два внука… Удовлетворили любопытство? Ступайте же, Константин Андреевич. Пять часов вам осталось.
– Хорошо, Сан Саныч, воля ваша. Выздоравливайте. – Максимов приподнял воображаемую шляпу.
В этот момент в доме раздался какой-то шум. Громкие голоса, крики. А через несколько секунд в апартаменты, не испросив разрешения, вломился взволнованный Марголин.
– Сан Саныч, я прошу прощения, там Пузырь… в смысле, Пузырев… – Марголин вспыхнул как гимназист, – он шумит на весь дом! Прибежал такой взбудораженный, глаза дикие, говорит, что спустился к озеру, а там лежит… мертвый мужчина! Все уже побежали… Что делать, Сан Саныч?
Максимов скрипнул зубами. До написания картины «Восемь трупов, один я» остается совсем немного. Только подождать… Что еще делать? Бежать надо, любоваться. Но что-то странное происходило в голове – внезапный туман, густое липкое облако окутало, как жар из паровой трубы. Резким усилием стряхнул с себя наваждение.
– Сбываются пророчества, Константин Андреевич, как вам это нравится? – прошептал Ухватов. Хорошо, что в полумраке не видно выражения глаз. Один лишь блеск – отчаянный, тоскливый.
– Марголин, оставайтесь здесь, никуда не ходите, – приказал Максимов, – я скоро вернусь…
Он летел по лестнице, перемахивая через ступени, и думал не о том, что разобьется, как куриное яйцо, а о том, что двое суток совершает неправильные поступки. Но тревога есть тревога – надо бежать… Когда он выскочил на крыльцо, толпа людей уже неслась к озеру. Уже стемнело, но фонари горели. Умчались все – охранники, прислуга, постояльцы. Максимов завертелся в растерянности. Имеет он право уподобляться прочим? Коллеги в гуще толпы – сами справятся. Он бросился влево, намереваясь выйти к озеру со стороны кустов. Убийца, если труп в реальности существует, воспользуется кустами неизбежно! Не пойдет он напрямую к дому! Кустов там тьма-тьмущая – легко пробежать до восточных ворот и, пользуясь рассеянностью охраны, убраться восвояси. Он сам этим вечером подобный финт провернул. Максимов пробежался по пустынной аллейке и погрузился в хитросплетения зарослей…