Я рассматриваю отдельные детали рисунка и не могу различить никаких определенных образов. Обвожу пальцем ту часть, которая похожа на темные пальцы:
– А это?
– Это огонь, который забрал их от меня.
Я привстаю, опираясь на локоть, и смотрю на Кэша:
– Что ты имеешь в виду?
Он смущен, но через пару секунд отвечает:
– Моя мать погибла при взрыве на яхте, который должен был уничтожить всю мою семью. Отец осужден за ее убийство. Мы с братом очень… разные. Так что огонь во многих смыслах забрал мою семью. Мой дом. И я остался один.
Вспоминаю, как Нэш рассказывал мне о своем отце, который сидит в тюрьме за убийство. У нас больше не было возможности поговорить об этом, и я не знала, что его мать погибла и вина пала на отца.
Конечно, мне хочется знать больше. У меня тысяча вопросов, но я не стану торопить события.
– Ты не хочешь… поговорить об этом?
Кэш отвечает улыбкой – вежливой и печальной:
– Не очень. Если ты не против. Не будем портить день, который начался так замечательно. – Улыбка становится широкой, когда Кэш тянет руки вниз и обхватывает мои ягодицы. Чувствую, как его конец твердеет и упирается мне в живот; половиной тела я лежу на Кэше.
Я тоже расплываюсь в улыбке:
– Придется тебе поохладить свой пыл. Отец скоро проснется, а я не упоминала, что он метко стреляет из пистолета.
– В таком случае, может, лучше позавтракаем?
Я хохочу:
– Мудрое решение, мой отважный герой.
– Не смейся. Какая тебе будет от меня польза, если твой отец отстрелит мне хрен?
Я ничего не говорю, только улыбаюсь. Но внутри у меня все замирает. Я уже думаю о том, что у Кэша очень много достоинств, кроме умения проявить себя под одеялом. Он обаятельный и остроумный, обходительный и страстный, умный и изобретательный. В нем масса восхитительных качеств, которые не имеют ничего общего с доблестью в спальне.
И в общественной уборной. И в душевой.
От этих мыслей у меня вдруг стало легко на душе.
Кэш по-тихому пробирается в свою комнату, а я иду под душ. Опять. На этот раз мне действительно необходимо помыться.
Я все время улыбаюсь. На моем теле нет ни одного места, не помеченного Кэшем. Намыливаюсь, тру себя мочалкой и отдаюсь этому, бесспорно приятному, чувству. По крайней мере, в данный момент.
Реальность вновь грозит вторжением в идиллию. И я снова отметаю ее. Безжалостно. Неутомимо. Я буду разбираться с этим в понедельник. А на выходные беру тайм-аут – передышку от мудрствований, рассуждений о последствиях и звучащей в голове разноголосицы. Эти выходные я посвящаю нам с Кэшем и нашей безумной страсти.
Облачившись в джинсы с обрезанными штанинами, типа шорты, и футболку с надписью «Мальчики лучше книг», спускаюсь по лестнице. Сцена, которую я застаю, меня слегка удивляет.
Отец сидит за кухонным столом, положив загипсованную ногу на соседний стул; за спиной у него стоят прислоненные к стенке костыли. Побриться он сегодня явно не успел – на щеках отросла щетина. Но это мелочи. Самое удивительное, что он без умолку болтает с Кэшем, а тот, похоже, готовит завтрак.
Смотрю на них и чувствую, как в груди бурлит тысяча разных чувств. Разве я звала их? Мне от них одни проблемы. Бедное мое сердечко.
«Если бы только ты был больше похож на Нэша», – думаю я, наблюдая, как Кэш добавляет специи к яйцам, а отец руководит его действиями.
– Доброе утро, – говорю я, сияя, и пытаюсь скрыть тягостное чувство, которое погружает мое сердце в пучину отчаяния.
Оба они – отец и Кэш – поворачиваются и приветствуют меня радостными, светлыми улыбками. Кэш подмигивает, стоя у плиты; у меня внизу живота все схватывает от вожделения. Да уж, этот парень горяч, что отпираться. Чертовски горяч. Может быть, горячее, чем плита, на которой он готовит завтрак.
Я бросаюсь помогать и полностью погружаюсь в это волшебное утро, по сюрреалистичности не уступающее картинкам Рокуэлла Кента. Уплетая яичницу с беконом и блины, запивая все это кофе, я понимаю, что отныне и навсегда каждое утро в моей жизни будет соотноситься с этим. И вероятно, достигнутый уровень никогда не будет превзойден.
Проклятье!
Вымыв посуду после завтрака, Кэш помогает отцу пересесть в кресло, и мы отправляемся в сарай. По пути Кэш засыпает меня вопросами о выращивании овец. Я стараюсь отвечать быстро и по возможности кратко, хотя это трудно – уместить в трехминутный рассказ знания и опыт, накопленные в течение целой жизни.
– И что же мы будем делать сегодня?
– Мы пойдем искать ягнят. Овцы, чтобы родить ягненка, уходят куда-нибудь подальше, в лес или в поле. Нам нужно проверить, здоровы ли ягнята, чтобы быть спокойными и знать, что наша помощь не нужна. Я буду записывать их и от какой они овцы. В итоге мы поймем, когда их можно будет клеймить, купировать хвосты овечкам и перевязывать яички барашкам.
– Купировать хвосты? Перевязывать яички? Зачем? – спрашивает Кэш, ужасаясь таким варварским формулировкам.
– Мы купируем хвосты овцам, потому что так они чище и им легче, когда дело доходит до родов. Это на пользу и матери, и детенышу. Кроме того, так их легче отличать от молодых барашков.
– А что касается самцов, мы нейтрализуем их, потому что… ну, ты сам понимаешь, что они начнут вытворять, если мы не примем меры.
Когда первое жуткое впечатление от описанных процедур проходит, Кэш криво улыбается и поводит бровью:
– Да уж, я представляю!
Улыбаясь ему, я перекидываю ногу через широкое, мягкое сиденье квадроцикла, хлопаю по нему ладонью позади себя и говорю самым свирепым тоном, на какой способна:
– Теперь моя очередь рулить.
Кэш вскидывает бровь – мне это ужжжасно нравится – и медленно усаживается позади меня, скачком подвигается ближе, берет меня за бедра и вплотную прижимает к своим ногам, разведенным в форме буквы «V», потом прижимается грудью к моей спине. Я ощущаю его каждым сантиметром своего тела, задней его части. Кэш обхватывает меня руками за талию и намеренно кладет ладони на низ живота, чтобы у меня все внутренности сжались спазмом вожделения.
Его губы шепчут мне в ухо:
– Готов, как и ты.
Дрожащими пальцами поворачиваю ключ зажигания. Повышаю обороты двигателя и понимаю: больше оборотов, чем выдает сейчас мое либидо, он накрутить не способен. Если Кэш не охладит меня, меньше чем через час я буду сидеть в луже.
Выезжаю из сарая и почти сразу останавливаюсь, чтобы открыть ворота. Навстречу выбегает один из наших пастушьих псов. Я опускаю руку и треплю его огромную белую голову.
– Соломон! Как ты, мальчик? – спрашиваю горного пиренейца [10] .