– Вот посмотри, – сказал.
– Что это?
– Я купил тебе двухкомнатную квартиру неподалеку от родителей. Хочу развода. По-моему, все честно.
Елена взяла бумаги дрожащей рукой, просмотрела «шапку». Муж нависал над ней удушающим постаментом, онемевший язык лежал во рту холодным студнем. Молчание стояло в комнате минуту с лишним.
В их доме было не принято «выяснять отношения». С российским трезвым мужиком вообще не проходит чисто американский финт типа «Давай об этом поговорим». (Мы все-таки, как ни крути, внутренне направленный Восток и скрытная Азия.) С пьяным российским мужиком, если судить по папаше, возможны варианты: он может рвануть на груди рубаху: «Чего ты мне, падла, в душу лезешь?!», может налить жене второй стакан и до первых петухов объяснять супружнице: «Все люди сволочи, начальство сплошь козлы, я один такой нормальный.»
В тот день Геннадий ждал каких-то слов. Хотя бы относительно дележа имущества, возможно, даже приготовил отповедь-напоминание: «У нас, голубушка, есть брачный договор.»
Елена промолчала. Сидела оледеневшим каменным истуканом, в висках пульсировала шоковая мысль: «Я все теряю, все напрасно, я – недооценила». Не просчитала, не внесла в формулу геометрически прогрессирующую страсть мужа к любовнице. Самонадеянно слепила простейшее арифметическое уравнение, а надо было вспомнить физику: подкидывая в топку дровишки, не забывайте о повышении температуры и давлении пара. Накал страстей взорвал Геннадия изнутри. Разметал в клочья, почти уничтожил рассудок. Любовница отдалялась, и он нашел единственно возможный способ как-то ее удержать.
Жестко. И все Елена подготовила своими руками.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала немедленно.
Голос мужа доносился как сквозь слой ваты, и ноток сочувствия в нем не проскальзывало. Геннадий выносил приговор с безжалостной монотонностью прокурора.
Сказал:
– Но не затягивай все слишком, – и вышел вон.
Елена смотрела в спину мужа и думала о том, что теперь ей недостаточно его унижения, она хочет его смерти. Немедленно. И по возможности, в ответ, жестоко.
Жестоко, жестоко, жестоко! От страшных мыслей ее тошнило и корежило, суставы выворачивались и ныли, кулаки сжимались в жутком желании схватить кухонный нож, тесак, сковородку, разбить ею голову неверного урода или хотя бы грохнуть стакан об стену – и будь что будет. Нельзя прощать.
«А может, убить Катарину? – пришла осторожная, рассудочная мысль. – Насыпать гадине какой-нибудь отравы в кофе. Пусть сдохнет от поноса!»
Елена медленно встала, свернула рулоном договор купли-продажи квартиры, засунула его под мышку. Нет, она убьет его. Не знает как, не важно где, но жить он не останется.
В ее мыслях не было жгучей фразы Карандышева из «Бесприданницы» Островского: «Так не доставайся же ты никому!» По сути дела, терять было жалко не Геночку, не обручальное кольцо на пальце и статус замужней дамы, было жаль расстаться с этой жизнью. С домом и садом, с неспешными домашними хлопотами без волнения о куске хлеба на черный день.
«Не уступлю! Тюрьма ничем не хуже жизни за забором с той стороны!»
Елена сходила в свою – боже, надолго ли?! – спальню, спрятала документы под стопкой постельного белья, спустилась на первый этаж и возле лестницы столкнулась с Серафимой.
Вид у девчонки был донельзя довольный и таинственный. Она вообще в последние дни вела себя примерно, желала мачехе спокойной ночи и доброго утра, предпочитая не портить счастливый влюбленный настрой мелкими домашними распрями.
Серафима улыбнулась Леночке загадочно и туманно, смущенно и быстро забросила за спину какие-то магазинные пакеты и юркнула по коридору к своей комнате.
Наверное, впервые за восемь лет добрая, добрая Леночка не крикнула падчерице вслед: «Серафима, кушать будешь?!» Жизнь рушилась, и притворяться благодушной не было причины. Все скоро и так – прахом, прахом.
Серафима снова появилась в коридоре, выбежала на улицу: Елена посмотрела в окно: под мелким, накрапывающим дождиком по лужайкам бродил садовник. На ковре в коридоре валялся белый бумажный прямоугольник. По-хозяйски, на автомате, Елена подобрала его с пола, машинально глянула – чек из дорогого бутика, торгующего дамскими приятностями. Он, вероятно, вывалился из пакета, когда девчонка суматошно закидывала его за спину.
Елена наморщила лоб, попыталась сосредоточиться – мысли постоянно убегали по одному-единственному направлению: «Убить, убить, прикончить негодяя!» Нешуточная сумма на чеке говорила о том, что очень скоро Серафима перестанет крутить роман платонически и переведет его в активную фазу.
Елена сходила в спальню падчерицы, сунула нос в пакеты: дорогое белоснежное (!) белье, чулочки с подвязками и даже блондинистый парик. Девчонка затарилась на славу. И если бы не недавний разговор с Геннадием, сегодня можно было бы отлично повеселиться (навряд ли девушка, накупившая столько дорогого белья, удержится и будет ждать до завтра). Намекнуть бы Катьке, что соперница форсирует события, подпоить ее немного, вытащить к сторожке.
Так. Мысль. А почему вытаскивать к сторожке надо Катарину? Ну подерутся девочки, ну волосы друг другу повыдергивают. Елене-то от этого какая выгода?
Вытаскивать к сторожке надо Геннадия.
Серафима – к ворожее ходить не надо! – отправится на свиданку сегодня ночью. Не утерпит… Геннадий.
Геннадий сегодня умрет.
Раздумывать и ждать нельзя. Вряд ли муж рассказал любовнице, что уже купил квартиру и готов к разводу, – не те у них нынче отношения, Катька на нервах пребывает, может и скандал устроить, сорвать на Гене злобушку, – но вскоре он поставит всех в известность. Вероятно, в ближайшее время. Так что поторопиться стоит.
Представляя в ярости, как и чем она может – хочет! – убить мужа, Елена воображала несколько вариантов, наиболее подходящих для опытного медработника: насыпать в чай какой-нибудь отравы, одним движением перерезать горло скальпелем, завалявшимся в аптечке с давних времен. (Уж как-никак, а сонную артерию медичка завсегда найдет!) Кухонно-бытовые разборки с привлечением сковороды, по зрелом размышлении, отвергались абсолютно за их бетонной пошлостью.
Елена накинула дождевик, быстро выскочила на улицу и добежала до сторожки, благо Денис и Серафима любезничали под яблонями на другом конце участка. Нашла на верстаке сумку-патронташ с садовыми ножами. Выбрала небольшой и искривленный, отменно острый нож и несколько минут, уже на крыльце сторожки, раздумывала, куда его припрятать до поры до времени.
Так: Геннадий сразу не пойдет в комнату садовника. Воспитание не позволит ломиться ночью в чужую спальню без достаточного повода. Вначале он проверит.
То есть пойдет к окну. Шторы в этом домике короткие, окно выходит на глухой забор и заросли крыжовника. Немного наклонится к шелке между занавеской и подоконником. Ей надо встать чуть сзади и правее.