- Не отчаивайся. Мальчишкам всегда почему-то казалось, что ничего такого… героического им уже не достанется.
— А потом?
— Что потом?
— Ну… им всегда доставалось?
— Доставалось. Всегда. И ещё как!..
С.Павлов. Лунная радуга.
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ:
— ЖЕЛЬКО РАЖНЯТОВИЧА ПО ПРОЗВИЩУ «ОРКАН»;
— СИМО ДРЛЯКА;
— ЭРНЕСТО «ЧЕ» ГЕВАРЫ;
— ПЕТРА МАШЕРОВА;
— ГЕНЕРАЛА ДЕ ВЕТА;
— ИВАНА ТУРЧАНИНОВА;
— ЛОРДА ДЖОРДЖА НОЭЛЯ ГОРДОНА БАЙРОНА;
И СОТЕН ДРУГИХ, СЧИТАВШИЙХ, ЧТО ЧУЖОГО ГОРЯ НЕ БЫВАЕТ, А СВОБОДА И ВЕРА СТОЯТ ТОГО, ЧТОБЫ ЗА НИХ ДРАТЬСЯ —
С БЛАГОДАРНОСТЬЮ И
ВОСХИЩЕНИЕМ
ПОСВЯЩАЕТ АВТОР
ЭТУ КНИГУ.
Я бояться отвык голубого клинка,
И стрелы с тетивы — за четыре шага.
Я боюсь одного — умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага…
М.Семёнова. Волкодав.
* * *
Утро выдалось солнечным и безветренным. Было холодно, и над людьми, собравшимися в крепостном дворе, взлетали облачка пара.
Тишина царила здесь. Слезы и просьбы, если и были, остались дома. Даже маленькие дети вели себя тихо и незаметно.
В главных дверях башни стоял, держа в руке зачехленный стяг племени, старый князь Крук. Плечом к плечу с ним замер Гоймир Лискович, его внук, водитель молодежи Рысей. Крук смотрел прямо перед собой, но у тех, кто встречался с ним взглядом, создавалось впечатление, что старик ничего не видит.
Прямо перед башней, в центре двора, застыли квадратом двести парней 13 — 16 весен — цвет и будущее племени. На каждом — плащ. У каждого — оружие и крошно. Многие в кольчугах и шлемах.
Олег Марычев стоял вместе со всеми…
…ВОТ И ПРИШЕЛ ЧАС — ОПРАВДЫВАТЬ ХЛЕБ-СОЛЬ!
Уже тихо завыла с некрасивым лицом и бросилась опрометью прочь Бранка. Уже с полчаса Олег слонялся по своей комнате-горнице, хватаясь то за одно, то за другое. Уже шумел весь город. А за ним все еще не шли, и только эта мысль билась в мозгу, пульсировала:
ВОТ И ПРИШЕЛ ЧАС — ОПРАВДЫВАТЬ ХЛЕБ-СОЛЬ!
Нельзя сказать, что эта мысль Олега воодушевила и в нем запели боевые трубы. Нельзя сказать, что его охватила гордость, смешанная с желанием бежать в ближайший военкомат (с радостью побежал бы — только дорогу укажите!!!) и записываться в народное ополчение. Скорее уж Олег испытывал сосущий, дурнотный, обреченный ужас. Обреченный — потому что отлично себя знал. И знал, что СДЕЛАЕТ этот шаг. НЕ СМОЖЕТ не сделать, ПРОСТО НЕ СМОЖЕТ. Но в то же время он обладал достаточно развитым воображением, чтобы представить себе возможные последствия этого шага. Сейчас ему больше, чем когда бы то ни было, хотелось домой, где никто не потребует от четырнадцатилетнего подростка пойти и погибнуть на войне. Правда, и здесь пока никто не требует вроде бы — и мысль о том, что его могут списать, как ГОСТЯ вырастала до размеров, превосходивших страх, заставляла хвататься за оружие…
Йерикке, который вошел в горницу, Олег чуть не бросился на шею. Рыжий горец был зол, деловит и быстр.
— Собирайся, — сказал он, поглядывая в окно, ~ уезжаешь сейчас же. Два надежных человека тебя проводят. Бранку, если уговоришь — бери с собой.
На миг вспыхнула в Олеге сумасшедшая радость — вот все и разрешилось! Само! Можно сделать печальное лицо — и прочь, прочь, прочь от надвигающегося. Мол, так уж приходится, не моя воля…И Бранку…
"Бери с собой", он сказал?!
Значит — все. СОВСЕМ все.
— Автомат только оставь, — Йерикка посмотрел на Олега. — И к нему все. Наган не прошу, и… меч тоже.
Вот сейчас он кивнет. Надо кивнуть, надо…
…А совесть — это просто голоса мертвых…
…А Бранку он просто любит…
…А книжка со стихами деда — на столе…
…А кто-то говорит его голосом:
— Нет, Эрик, не уеду я никуда.
— Уедешь, — ровно ответил Йерикка. И Олег, вернувшись сам в себя, весело и зло предложил:
— Связать попробуешь? Давай. Меня свяжут, тебе — лечиться. Долго. Лучше уж вместе пойдем.
Йерикка отшатнулся, глаза ожили удивлением — и Олега хлестнула обида. УДИВИЛСЯ? ОН МОГ ДУМАТЬ, ЧТО ОЛЕГ ПОСТУПИТ ИНАЧЕ?!
— Уезжай, Олег, — почти прошептал Йерикка. — Хватит играть. Это не книжка. Это не басня. Это — не твоя планета.
Горло перехватило. Но голос — спокойный.
— Еще скажи, что и племя не мое.
Йерикка молчал. Нечего ему было сказать.
— Так, — добил его Олег. — Значит, все-таки мое? Ой, спасибо. И кто я тогда получаюсь, если сам уйду? Нет, ты не молчи, ты скажи, скажи!
— Исторг, — неохотно отвечает Йерикка.
— Или изверг, как у нас говорили, — усмехнулся Олег. — Хорошую ты мне кликуху хочешь навесить.
— Тебе нельзя, — умоляюще сказал Йерикка. — Да пойми же ты — тебе вдвойне нельзя! Мары только и ждут случая, чтоб тебя забрать — с наколкой, да с оружием мертвеца!..
…Ух, кайф! Класс, когда можно поорать вовсю!
— А ПОШЕЛ ТЫ СО СВОИМИ ИГРУШКАМИ!!! — рявкнул Олег так, что Йерикка открыл рот. И, переведя дух, продолжал: — Не пойду никуда. Только с вами, а с вами — хоть на Кощея, — а потом добавил впервые в жизни, без патетики, как должное: — Я русский, Эрик. Русский, а мы своих не бросаем.
Сказал — и слегка удивился этим странным киношным словам, дико прозвучавшим в его исполнении на исходе делового, деловитого XX века.
Или, может, не на исходе века, а в самый разгар Беды? И в этом было
все дело?
Олег не знал. Он просто сказал, что сказал. И — совсем успокоился. Йерикка. успокоился тоже. Лишь покачал головой и, вздохнув, улыбнулся:
— Что же, по крайней мере, мы все увидим кое-что необычное.
Он не объяснил, что. Но Йерикка с его юмором, на который наложило отпечаток долгое проживание на юге (тут, в горах, не знали такого выражения, а вот на Земле такой юмор назвали бы "черным") вполне мог иметь в виду под «необычным» просто Белую Девку.
Или, по-простому — Смерть.
…Тихо-тихо было вокруг, а старый князь все стоял неподвижно, пока Гоймир, немного повернув к нему голову, не сказал что-то. И тогда сильный, но хриплый голос старого вождя зазвучал над площадью: