С фотографии на Филиппова смотрело скуластое, волевое, умное лицо. Его можно было бы даже назвать красивым, если бы не глаза — круглые, с угадываемым даже по неважнецкого качества снимку неестественным, настораживающим блеском. Покойная супруга Ивана Демидовича в бытность свою увлекалась обывательско-восточной мистикой. В частности, физиогномикой. На память Филиппов никогда не жаловался, так что ему не составило труда припомнить, что согласно китайской классификации типов глаз, построенной на символах животных, такие глаза именуются «глазами тигра». Обладателю коих свойственны импульсивность и жестокий характер. С этих позиций — да, безусловно, такой человек в самом деле мог быть причастен к убийству. Хотя с научной точки зрения, а Иван Демидович по натуре своей был академист и атеист, всё это — чушь собачья. Или кошачья. К слову, согласно той же классификации, человек с «глазами кошки» являет собой типаж ненадежный, с отвратительным характером. Меж тем кошек покойница-супруга обожала до беспамятства.
На пульте призывно зазвонил служебный телефон, и Иван Демидович, в соответствии с полученными от Тараса инструкциями, отправился в курилку. Подойдя к закрытой двери, он прислушался невольно: изнутри приглушенно доносились не допускающие двойного толкования стоны, всхлипы и «почавкивания». Филиппов крайне деликатно, тихонечко постучал — реакции не последовало. Он постучал погромче и понастойчивее — результат тот же самый, производственный процесс «согласования» за дверью продолжался с прежней интенсивностью. А телефон в оперской меж тем продолжал захлебываться. Вздохнув, Иван Демидович сугубо для галочки постучал в третий раз и заковылял обратно — разруливать непростую ситуацию самостоятельно…
— …Поэт-песенник! Ты что там, подушку плющишь, что ли?! — ворвался в трубку рассерженный голос Мешечко.
— Извините, Андрей Иванович. Но это не Тарас.
— Не понял юмора? Это ты, что ли, Иван Демидыч?
— Я.
— Зашибись! А где Шевченко?
— А он… он сейчас не может подойти.
— И чем же он в данную минуту так занят?
— Он… он… в туалете, — нашелся Филиппов. — У него это… В общем, приступ диареи.
— Очень вовремя. Ладно, есть под рукой чем записать?
— Сейчас, минутку… Да, готов.
— Оставь этому засранцу записку, чтобы на завтра, на восемь утра, выписал наряд Джамалову к адресу свидетельницы Кобзевой. Все остальные, исключая Прилепину, работают согласно индивидуальным планам. Ольгу Николаевну разыскивать не нужно: я поручил ей специальное задание. Записал?… Теперь далее: к двенадцати ноль-ноль Олег Семенович должен прибыть в Управление кадров на совещание замполичей. Пусть Тарас обязательно внесет это дело в «разблядовку», а то он вечно про Кульчицкого забывает. Есть контакт?
— Есть, записал.
— Далее. Меня завтра в первой половине дня не будет. Если что серьезное, пусть звонят на трубку. Но лучше бы ничего серьезного не сыскалось. Есть?
— Есть!
— И тогда самое последнее, Иван Демидыч! Поройся в аптечке, она у нас в оперской, на шкафу лежит. Там должен быть активированный уголь. Заставь этого дристуна сожрать всю упаковку, ибо завтра он нужен будет живой и здоровый. Всё, спокойной вахты, дружище!..
«Уф-ф! Пронесло!» — выдохнул Филипов, возвращая на базу раскалившуюся трубу.
Здесь: Тараса пронесло. В другом, на сей раз — в допускающем двойное толкование смысле.
Стрельна,
Сергиевское кладбище,
11 августа 2009 года,
вторник, 23:15 мск
Старое Сергиевское кладбище спиной своей примыкало к комплексу построек Свято-Троицкой приморской Сергиевой пустыни. Место это в российской истории знаменитое, намоленное. Достаточно сказать, что сам монастырь основан еще в тридцатых годах XVIII века по указу императрицы Анны Иоанновны. Подлинный же расцвет пустыни начался ровно столетие спустя, когда ее наместником назначили архимандрита Игнатия, автора знаменитых «Аскетических опытов». После революции монастырь, как водится, «раскассировали», а на его территории организовали трудовую коммуну для трудновоспитуемых подростков. Ну а после войны в стены бывшей колонии для «дефективных» вселили Ленинградскую специальную школу милиции. Которую, к слову, в свое время заканчивал бывший наставник Прилепиной, а ныне подполковник милиции в отставке Василий Александрович Золотов.
Ольга и Анечка, нервно переминаясь с ноги на ноги, ожидали в условленном месте, опасливо поглядывая в сторону пугающего тишиной погоста. Белые ночи давно сошли на нет, поэтому в двенадцатом часу было уже довольно темно. Добавляя тем самым к и без того гнетущей атмосфере дополнительной мистической жути. А тут еще и дождик принялся накрапывать.
— Жутковато здесь. Правда? — тихим шепотом сказала Анечка.
— Есть такое дело. Еще и погода, как назло, шепчет: займи да выпей. Кстати, у меня с собой есть. — Прилепина достала маленькую фляжку, ставшую неизменным аксессуаром в ее сумочке со времен службы в «карманном». — Хочешь, для храбрости?
— Нет, мне нельзя. Я же кормящая.
— Извини, забыла совсем.
Ольга отвинтила крышку и сделала небольшой глоток.
— А что там у тебя?
— Коньяк.
— Ладно, давай. Капельку.
Анечка, зажмурившись, храбро пригубила огненной воды, закашлялась с непривычки, и в этот момент в ночи, неожиданно и где-то совсем рядом, прозвучал насмешливый мужской голос:
— Уже празднуете?
Девушки, вздрогнув, обернулись испуганно:
— Ф-фу, ч-черт! — всмотрелась Прилепина. — Валера! Разве можно так пугать?! Господи, вымахал-то как! А усища отрастил! Бусыгин, ты ли это?
— Я, Иоланта Николаевна, я, — смущенно усмехнулся бывший ученик, «дневным дозором» выходя из сумрака. — Знаете, если вас и в самом деле так легко напугать, может, и ходить не стоит? Подумайте, пока не поздно.
— Вот еще, глупости. Ничего мы не боимся. Пошли, — храбро сказала Анечка. — Нам ведь туда?
— Нет-нет, у центрального входа сторожа дежурят. Да и овошники стрельнинские там периодически отстаиваются. Так что мы с вами, как Ильич, пойдем другим путем. Хотя, я так понимаю, вам менты не страшны? Иоланта Николаевна, мне тут ребята рассказывали… Неужели вы и правда из школы в ментовку работать ушли?
— Да. А что в этом такого?
— Прикольно. А знаете, я, по правде сказать, не верил, что брат Петр разрешит. Но, когда я ему вашу биографию рассказал, он засмеялся и говорит: «Пусть приходит. Лучшее, что есть в нашей жизни, — это метаморфозы. Ибо они суть обновление».
— И что это может означать? — тихонько поинтересовалась у Прилепиной Анечка.
— Понятия не имею, — прошептала та.
Вслед за Валерой они двинулись едва заметной, заросшей крапивой и забросанной битым кирпичом дорожкой вдоль кладбищенской ограды. Минут через пять Бусыгин, воровато озираясь по сторонам, согнулся и проворно юркнул в прикрытую разросшимися кустами дыру. Ольга и Анечка, переглянувшись, сунулись за ним. Оказавшись на территории кладбища, троица выстроилась гуськом и в полной темноте стала пробираться вглубь, повторяя изгибы многочисленных тропинок, петляющих между могилами и оградками.