— Ничего. У меня нет претензий. Я могу пройти в приемную?
— Пройдите, — Вера недовольно пожала плечами. Валентина вошла в маленькую уютную гостиную, где стояли двухместные диванчики с вышитыми темно-красными розами на обивке и элегантные журнальные столики со светильниками под розовыми абажурами. В гостиной ждали две женщины. Валя села так, чтобы они не видели ее лица.
Профессор Константин Николаевич Тарков открыл свой единственный голубой глаз и сердито уставился на старинную люстру над кроватью. Он не хотел вставать, видеть постное, обиженное лицо жены. Организм, захваченный в плен похмельным синдромом, сопротивлялся необходимости водных процедур, а душа требовала совсем немногого: нескольких спасительных глотков спиртного. Но Константин Николаевич знал: все остальное человечество озабочено сейчас одним: отказать ему в этой малости, без которой войти в новый день совершенно невозможно.
— Нина! — жалобно простонал он и внимательно прислушался. За дверью было по-прежнему тихо. — Нина! — крикнул он требовательно и нетерпеливо. — Что творится, черт побери! Ко мне могут, наконец, подойти! Нина! Я кому говорю!
Дверь кабинета, где он провел ночь, и не подумала открыться. А на пороге все не появлялась та, которой, видимо, доставляет удовольствие мучить его по утрам. Она ведь лучше всех знает: сильнее свирепой жажды его душат сейчас угрызения совести. Он, конечно, вчера шумел и обижал свою милую, но такую бескомпромиссную Ниночку. Но что же теперь ему делать: подыхать из-за ее глупых обид? Она же знает, что он не может без нее, что он сейчас вообще ничего не может.
— Ниночка! — взревел Константин Николаевич в отчаянии и страхе. — Ты дома? Ты жива? Ниночка!
Он нашарил на полу свою палку с массивным набалдашником и стал колотить ею в стену. Дверь открылась. На пороге стояла жена, как всегда, с утра тщательно причесанная, полностью одетая, с непроницаемым выражением лица.
— Тебе что-нибудь нужно? — холодно осведомилась она.
— Очень нужно, — взволнованно ответил он. — Мне надо, чтобы на меня посмотрели не как на прошлогодний снег. Чтобы подошли, погладили, в идеале — поцеловали. И чтобы все это сделал не кто-нибудь, а моя единственная, родная жена.
— Нет, — произнесла Нина голосом его первой, самой ненавистной учительницы. — Что-нибудь еще?
— В таком случае да. Что-нибудь еще, — он попытался растравить в себе обиду, чтобы просьба звучала убедительнее. — Что мне остается, кроме двух бутылок пива? Ниночка, я прошу тебя, позвони собачнице Тасе, чтобы их принесла. Ты же знаешь, мне необходимо преодолеть недомогание, собраться. У меня столько важных дел.
— Тебе придется собраться без пива. Звонили из больницы. Там очень серьезный случай. Молодая женщина в тяжелом состоянии и с высокопоставленными родственниками. Зинаида Васильевна сказала, что до твоего приезда девушке не будут назначать лечение, а ее торопят. Она предупредила, что пришлет машину, как только ты встанешь.
— Я не могу! Ты же знаешь! — Его глаз смотрел жалобно, умоляюще, но Нина уже вышла из комнаты.
Константин Николаевич чувствовал себя маленьким обиженным мальчиком. Он натянул одеяло на лицо и, стыдясь самого себя, тихонечко всхлипнул.
— Костя, — шепнул кто-то над его ухом. — Повернись ко мне, Костя, побыстрее.
Он просто бросился на этот шепот. Сестра Марина, девочка, ласточка. Константин Николаевич прижал к губам руку немолодой женщины с печальным, даже недобрым лицом. Он-то знал, какое прекрасное, золотое сердце у его сестры. Как переживает она за него всю жизнь. Через пару секунд он уже жадно пил холодную живительную влагу из высокого стакана.
— Ты не слышала, что там за случай? Нина говорила.
— Так, в общих чертах. Молодая здоровая женщина без наследственности, предпосылок, срывов и т. д. Первый случай психического расстройства. Произошел внезапно. Навязчивых идей нет, но, как сказала Зина, есть полное выпадение из действительности. Что-то в этом роде.
— Удивляюсь, — хмыкнул Константин Николаевич. — Полон дом врачей, Зинка — курица — вообще великий практик, а сформулировать толком никто не может.
— Формулировать толком — это твое дело. — Марина ласково провела ладонью по мягким, редким, но все еще золотистым кудрям брата. — Гениев много не бывает.
— Ладно уж. Лиса ты, конечно. Но мне нравится твоя грубая лесть. Это потому, что я тебя люблю.
— И я тебя люблю, мой дорогой. А теперь в ванную. Постой под душем подольше. Потом хотя бы секунду под холодной водой. А после… Сам знаешь. Надо перед Ниночкой извиниться. Ты ведь полночи орал, что глупее ее дуры не видел.
— Но она же знает, что это не так. Я считаю ее очень умной женщиной. Понял. Готов пасть на колени. А ты звони Зинке насчет машины.
* * *
Ирина остро взглянула на сидящую перед ней полную старуху и отвела взгляд. Все, что нужно, она увидела.
— Вы все-таки пришли, Маргарита Михайловна. Хотя я вас предупредила по телефону, что вряд ли смогу вам помочь.
— Но я не поняла, почему именно мне вы отказываете. Другим помогаете, а мне нет.
— Я не занимаюсь целительством. И отказываю всем, кто этого от меня ждет. Вы сказали по телефону, что не уверены в правильности диагноза и что вас не лечат так, как нужно. Но я не вмешиваюсь в область официальной медицины. Это одно из условий моей практики. Вы не верите одному врачу, одной клинике, обратитесь в другую, третью. Выбор сейчас огромный.
Клиентка вдруг густо побагровела, хотела, видимо, сказать что-то резкое, но подбородок ее мелко задрожал, глаза налились слезами, и она несколько картинно прикрыла лицо белым носовым платком.
— Мне нужна не официальная помощь и, возможно, даже не медицинская, а человеческая. Я пришла к вам с надеждой, что вы облегчите мои мучения. Даже не физические. Я невыразимо страдаю. Не понимаю, почему именно со мной это случилось. Меня не слышат, не понимают. Я очень одинока.
— Но вы живете не одна, — негромко произнесла Ирина, посмотрев клиентке прямо в глаза. — Ваши родственники о вас заботятся.
— Да, я не одна. Но вы думаете, это легко? Ты между жизнью и смертью, а люди, которые считаются близкими… они же думают только о себе. О своей работе, развлечениях, отдыхе. Нет, никто не подает вида, что я им в тягость, но иногда… или всегда… они ведут себя так, будто меня уже нет. Даже дочка и сын. Я не говорю уже о зяте и невестке.
— Вы назвали дочь, сына, зятя, невестку, но по-настоящему негативное отношение я уловила только в последнем случае. Вам не нравится невестка?
— Ну, почему не нравится. Просто поражает ее нечуткость, демонстративное поведение. Вот хотя бы такой на первый взгляд пустяк. Она любит крепкие французские духи. А у меня всегда было обостренное обоняние, и слишком сильный запах просто вызывает дурноту. Я даже дезодорантом не пользуюсь. Лучше помыться с мылом несколько раз в день. Женщина должна пахнуть чистотой, а не забивать неприятный запах более сильным. Но вот вчера — стою на кухне, готовлю мужу завтрак. Она выходит. Ну, я уже не говорю о том, что на ней почти прозрачный пеньюар. И просто несет духами! Я ни слова не сказала, только закрыла нос платком. А она как будто не видит. Стоит, смеется, что-то моему мужу рассказывает.