— Девочку отпусти. Тогда и поговорим, — мрачно отозвалась Прилепина. Конечно, она и не думала «исповедываться» перед этой мразью, но из прошлого оперативного опыта знала, что если не начать торговаться, преступник способен заподозрить что-то неладное. А сейчас требовалось банально тянуть время: с минуты на минуты в лагере должен был появиться Мешок. Если, конечно, у него снова не случится какой-либо неприятности с очередным «лямбда-зондом». Но о таком варианте развития событий даже думать не хотелось. Потому как — тогда всё. Край.
— Как же я теперь её отпущу? — развёл руками журналист. — Она ведь сразу побежит звать на помощь. Шуметь станет, причитать. А оно нам надо?
— Тогда никакого разговора не будет.
— В Зою Космодемьянскую поиграть решила? Хорошо, давай поиграем.
Гронский оттянул верхнюю пуговицу рубашки Прилепиной и резанул скальпелем по ткани: нитки жалобно лопались и пуговицы, обретая свободу, одна за одной разбегались по полу в разные стороны. Отчаянно завизжала Рая и Гронский, досадливо отложив скальпель, вынужден был прерваться, дабы утихомирить студентку несильным ударом под грудь. От которого та закашлялась и принялась судорожно глотать воздух.
Наблюдая за её реакцией, Гронский вдруг усмехнулся. В глазах блеснуло злое веселье:
— Впрочем, я передумал. Давайте поиграем в другую игру. Иоланта Николаевна, про «Молчание ягнят» я всё понял. А как вы относитесь к порнухе?
— Извините, Константин Павлович, как-то не доводилось, — напряженно парировала Ольга, со страхом начиная догадываться к чему тот клонит.
— Сейчас поправим, ибо в этой жизни человек должен повидать всё. А поскольку у вас этой самой жизни почти не осталось, я просто обязан пойти навстречу. Вот только ротик зачехлим, — в нетерпеливом возбуждении он оторвал кусок скотча и залепил им ольгины губы. — Смотреть можно, а вот комментировать — увы, нельзя… Знаете, когда мы на журфаке изучали историю отечественной журналистики XIX века, мне отчего-то врезалась в память фраза нашего незабвенного классика. Неистового Виссариона Белинского. Он сказал: «Всякий рано или поздно попадает на свою полочку.» Так вот ныне ваша, Иоланта Николаевна, полочка будет верхняя. Уж извините за доставленное неудобство.
С этими словами он легко поднял на руки мычащую, извивающуюся как угорь Ольгу и забросил её на второй ярус кровати. Словно чемодан в поездном купе. После чего обернулся к обезумевшей от страха Рае и демонстративным жестом указал на койку:
— Раечка, прошу! — та, в ужасе таращась на Гронского, отчаянно замотала головой. — Ах да! Пардон! Здесь ведь не прибрано. Простите, Иоланта Николаевна, но придётся немного потесниться.
Журналист сгреб в охапку разбросанные по кровати вещи и переложил их на верхний ярус. Следом туда же направились временно служившая полкой для косметических безделушек геодезическая рейка и теодолит в тяжёлом металлическом футляре.
Закончив «приборку», Гронский схватил Раю за руку и грубо швырнул её на кровать. Сжавшись в комочек, студентка упёрлась спиной в стену и, слабо сопротивляясь, судорожно обхватила руками свои ножки-спички.
— Мама, мамочки! Не надо, ну пожалуйста… Мамочки…
Гронский, присев на корточки, без особого усилия разорвал слабенький замочек рук, развел в стороны девичьи ноги и рывком потянул на себя летние брючки.
— Не надо, ну пожалуйста! — захлёбываясь слезами, отчаянно умоляла его Рая.
Но беспомощность жертвы, похоже, заводила Гронского ещё больше, а показавшаяся из-под брючек узенькая полоска стрингов и вовсе заставила утробно зарычать.
И вот этот его звериный рык окончательно свёл с ума Ольгу. Перекатившись с живота на спину, она упёрлась коленями в стену, сгруппировалась, насколько это было возможно в её незавидном положении, и, распрямившись пружиной, обрушилась со второго яруса кровати вниз. На что она рассчитывала, совершая сей полёт-прыжок, Прилепина и сама толком не понимала. Но времени анализировать и принимать иное лучшее решение не было. А просто лежать беспомощным кулем и слушать, как под тобой маньяк и убийца насилует молоденькую девочку, Ольга больше не могла
Впоследствии прокручивая в голове события того вечера, Ольга вынуждена была признать: по сути, этот её жест отчаяния был однозначно равносилен самоубийству.
От которого Прилепину спас пресловутый черный ящик. Нет, не тот, что устанавливают на самолетах. А всего лишь металлический ящичек с теодолитом, который Гронский минутою раньше опрометчиво забросил на второй ярус вместе с остальным барахлом.
«Эм-жэ квадрат» теодолита, весом брутто около четырех килограммов, ударил продолжающего сидеть на корточках меж раздвинутых девичьих бёдер Гронского и угодил аккурат в височную часть черепа. Так что, когда полсекунды спустя до журналиста долетела и обрушилась на него с грохотом Ольга, тот уже был не-жилец на этом свете. А вот за другой (здесь — за свет, который ТОТ), ничего определённого сказать не можем. По причине недостаточного знания предмета.
* * *
Мешок толкнул тяжелую барачную дверь и оказался в длинном слабоосвещенном коридоре. Согласно полученным от Ольги телефонным наставлениям, её комната была последней в левой части крыла. Направляясь туда, он обратил внимание, что именно там располагалась единственная дверь, из-под которой просачивалась полоска света. Похоже, остальные обитатели студенческой коммуны предпочли провести выходные на исторической родине.
Андрей весело побарабанил пальцами по закрытой двери, но ему никто не ответил. Между тем в комнате явно кто-то был. И этот кто-то — Мешок прислушался, — этот кто-то плакал. Да какое там — просто рыдал навзрыд!
Андрей заколотил сильнее — та же реакция. Меж тем раздававшийся из-за двери плач вроде бы даже усилился. Почуяв недоброе, Мешок со всей силы навалился плечом на дверь: хилую щеколду вырвало из косяка и он буквально влетел в комнату.
Ольга и незнакомая ему полуголая девушка, сидели на полу обнявшись и ревели белугами. Неподалеку от них, лицом вниз, неподвижно лежал человек, вокруг головы которого растеклась маленькая лужица крови. Человек был: а) трупом, б) судя по внешним признакам и внутреннему, Андрея, убеждению, объявленным в розыск Константином Павловичем Гронским.
— Ни фига себе!
Вот и всё, что смог выдавить из себя обалдевший Мешок.
— Андрей Иванович! А мы тут… тут мы… — Ольгу трясло в истерике. — В общем всё… Всё… кончилось… Кина… не будет… кинщик… — она перевела взгляд на неподвижно распластавшегося на полу Гронского, — кинщик заболел…
— Чем это вы его? — глупее вопроса в данной ситуации трудно представить.
— Рая, ты… ты ведь теперь заступишься за меня, — продолжая истерично всхлипывать, размазывая слезы по щекам, Ольга еще крепче обняла девушку за плечи, — если… если Ксюша Синюгина снова… снова будет говорить, что я совершенно не умею обращаться с теодолитом?