Голова закружилась, Надежда Прохоровна едва успела за край стола вцепиться, не упасть посередь кухни подкошенным кулем…
Когда Софья Тихоновна вернулась из магазина, то нашла свою подругу в постели совершенно больной.
Бледная, с синеватыми губами, Надежда Прохоровна лежала в своей комнате, дверь туда была открыта.
Вначале Софочка обрадовалась — затворничество кончилось! — потом вошла в комнату и обомлела: Надин лежала — краше в гроб кладут.
Буквально тут же вернулся с работы в непривычно раннее время Алеша, услышал «Наденьке так плохо!», и началась обычная родственная кутерьма.
Софочка отпаивала Надежду Прохоровну сердечными каплями, мерила давление, намекала на вызов неотложки… Совершенно расстроенный Бубенцов истуканом в дверях застыл.
Надежда Прохоровна принимала эту помощь со слабой улыбкой.
Когда отлегли от сердца мысли о страшном, такая кутерьма бальзамом на душу ложится.
Как только и у Софочки немного отлегло, она с пристрастием спросила:
— Надя, что происходит? Почему ты, пока меня не было, выходила куда-то на улицу и вернулась совершенно больная?
— ????
— Не делай удивленные глаза! Я видела — на твоих сапожках еще не высохли капли растаявшего снега!
Надежда Прохоровна мысленно усмехнулась: вот ведь тоже — сыщица. Капельки, видите ли, на сапогах разглядела.
— Это я их мыла, — соврала почти уже привычно.
Софья Тихоновна гневно посмотрела на подругу, в последний раз, показательно, измерила ей давление — молча, с укоризной — и вышла из комнаты.
Ее место на стуле тут же занял рыжий кот. Соболезнование пришел мурлыканьем выражать.
Надежда Прохоровна погладила кота между ушами, устроилась на подушках прямо, посмотрела в потолок: «Поздно уже, братцы, нам тяжелые снаряды подтаскивать. Взялась — надорвалась».
На восьмом десятке перепады от испуга до эйфории бесследно не проходят.
А в Питер Володе Дулину можно и попозже позвонить. Он в Петербург командирован, зачем днем беспокоить, от дел отвлекать?
Попозже, попозже… Надежда Прохоровна закрыла глаза и уснула почти мгновенно.
Приснился ей артиллерийский склад. Длиннющий сводчатый подвал, заполненный поблескивающими в полутьме совсем не пыльными снарядами стотонной тяжести.
Едва проснувшись, баба Надя бросила взгляд на часы: матерь родная, половина шестого! Поди, и Арнольдович из института вернулся, у него, как говорил, три утренние пары…
Надежда Прохоровна тихонько поднялась с кровати, босиком, в одних носочках дошла до стола, взяла с него мобильный телефон и, не включая люстру, пользуясь только подсветкой дисплея, набрала вызов Владимира Николаевича Дулина.
Пока проходило соединение, напилась воды из графина.
— Слушаю вас, Надежда Прохоровна! — раздался бравый голос майора.
Показалось — мощная телефонная мембрана распространила командирский бас по комнате от потолка до двери. Надежда Прохоровна чуть не цыкнула: «Потише, Вова, я тут секретничаю!»
— Привет из Северной столицы!
Настроение у майора, видать, отличным было. Даже жалко стало его портить. Признаваться, что не выполнила обещание — на улицу наведалась. И там чуть железякой по маковке не заработала.
— Володя… у меня тут, видишь ли, такое дело… На улицу я вышла. А в подъезде — ждали. — И затараторила быстро, пока оперативник не опомнился, вопить не начал (горячий Володя — чистый кипяток): — Помнишь, в нашем подъезде дверь двойная? Так между дверями меня мужик в черной одежде и поджидал…
Надежда Прохоровна торопилась, старалась быстрее закончить покаянную вводную часть и перейти к более насущным результатам — к размышлениям, пока упреками не перебили…
Майор таки не удержался, перебил. Но неожиданным вопросом:
— А где в это время находился старший лейтенант Бубенцов?
По голосу чувствовалось — начальство сурово закипает.
— Так… на работе… — невнятно отчиталась за Алешу баба Надя.
— На какой, мать его за ногу, работе?! Я ему приказывал сидеть дома с табельным оружием!!!
Взорвался. Побулькал что-то (явно нецензурное) подольше от трубки и рявкнул:
— Сейчас он дома?!
— Так… вроде… да… — совсем смутилась баба Надя.
— Зовите его к телефону!
Надежда Прохоровна промямлила «счас» и, как была босиком, вышла из комнаты.
Старший лейтенант Бубенцов на кухне чай гонял. Вприкуску. Разложил красивенько по тарелочке любимые бутерброды с докторской колбасой, Марк Аврелий с подоконника ласково на эти бутерброды поглядывал…
Надежде Прохоровне было жалко нарушать предвечернюю кухонную идиллию. Она тактично подкралась в носочках к Алеше, положила руку ему на плечо — тот вздрогнул, чаем подавился…
— Алеша, тут тебя майор… — протянула трубочку, — Владимир Николаевич из Питера, — зачем-то уточнила.
Участковый судорожно пропихнул в пищевод застрявший кусок бутерброда.
— Старший лейтенант Бубенцов слушает! — ответил тем не менее невнятно.
— Это чем же слушает лейтенант Бубенцов? — язвительно приступил к разгону шеф убойщиков. — Я спрашиваю: чем ты, мать твою, слушаешь?! — Голос все более наполнялся начальственным гневом: — Я где тебе приказывал сегодня быть?!
— Так это… Варенцов позвонил… приказал явиться на…
— Кто твой начальник — я или Варенцов?!?!
— Вы, товарищ майор! — вскочил с табуретки перепуганный старлей.
Благодаря сильнейшей телефонной мембране баба Надя слышала каждое слово, доносящееся из Питера.
Некоторые из оборотов речи майора заставили бы Софью Тихоновну грохнуться в обморок, но бывшая заводская крановщица сдюжила. Только ушки чуточку заполыхали. Да Алешу жальче жалкого стало.
По гневным репликам майора выходило так: участковый Бубенцов давно просил о переводе в дулинский отдел. (Баба Надя об этом еще раньше краем уха слышала.) Но «кадры» что-то тормозили, и почему-то именно сейчас майор «нажал» на кадровиков и попросил ускорить перевод.
Бубенцова «оформили» конкретно (почему-то) с сегодняшнего дня.
И сейчас Дулин припоминал старлею свои старания, намекал, что поторопился, и грозился устроить «обратный обмен»…
— Так, товарищ майор, — уже почти плаксиво оправдывался Алеша, — на моем участке два убоя…
— На твоем бывшем участке, — жестко перебил майор. — Почему я узнаю от Надежды Прохоровны о нападении в подъезде? Где ты был в это время? Почему не доложил?!
Надежда Прохоровна вырвала из рук едва не расплакавшегося воспитанника свою телефонную трубку и разродилась не менее грозным басистым рыком: