И запах. Почему-то не ромашковый, не терпкий мужской дух — еловым лапником от Васи тянет.
Таким, которым когда-то свежий могильный холмик укрывали. Щедро — вокруг и поверху.
«О-о-ой, — перепугалась баба Надя, — ты за мной, что ль, Вася?!»
Молчит, ладошкой как будто комара от щеки отгоняет.
«Вася!!» — прикрикнула вдова.
Улыбается покойник.
Надежда Прохоровна закричала, кажется, во сне и очнулась. Открыла глаза, и будто свет на месте, где только что Вася стоял, мигнул. И будто где-то неподалеку дверь тихонечко захлопнулась.
В груди гулко забухало сердце, Надежда Прохоровна смотрела на дверной проем и не решалась даже присесть на кровати.
Жуть кромешная.
Прерывисто втянула воздух носом, раз, другой.
Не отступает морок. Из жуткого кошмара дотягивается запах еловых лап.
— Кто тут?! — сказала хрипло, резко села на кровати, подтянула к шее одеяло.
Тишина.
И только сердце оглушительно грохочет.
— Кто тут?!
Все так же — тишина.
Приснилось. Померещилось.
Тьфу, чур меня!
Надежда Прохоровна спустила ноги с высоченной кровати, нашарила ступнями тапочки, рука машинально вытянулась вправо, схватила халат с подлокотника кресла.
Стискивая трясущимися пальцами ненадетый халат, баба Надя прокралась из спальни в гостиную. Включила свет, огляделась. Потянула ноздрями воздух…
Наверное, померещилось. Откуда в номере шикарного отеля еловому запаху взяться?!
Да и не пахнет вроде бы уже. Все померещилось. Кошмар навеял этот запах.
Надежда Прохоровна посмотрела на золоченое табло напольных часов половина третьего.
А легла в час ночи… Пока с переполошенными постояльцами и персоналом пообщалась, пока дождалась приезда милиции, вызванной по настоянию Пал Палыча. Показания дала.
Наверное, кошмар навеяли сегодняшние мысли и происшествие — на бабы-Надиных коленях скончался человек.
После подобных злоключений не то что Вася — друг сердешный — в гости наведается, безносая с косой придет…
Надежда Прохоровна напилась воды из графина, проверила, крепко ли заперта дверь, и улеглась обратно: навзничь, комкая на груди одеяло, таращась в потолок.
Сон как рукой смело. Непривычная, не московская тишина давила на ушные перепонки невозможностью уцепиться хоть за что-то существенное, материальное. По шторам даже бессонные столичные тени не бродили.
Лежишь тут, как в гробу… Тишину слушаешь.
Надежда Прохоровна суматошно встала, раскрыла во всю ширь дверь спальни и улеглась обратно — доносящийся из гостиной мерный щелкающий ход часов немного разбивал, оживлял гнетущее спокойствие уснувшего отеля.
Мысли крутились вокруг недавней трагедии, перед глазами, словно живые, вновь расселись богатеи в траурных нарядах…
Отвлекая себя от недавней жути, Надежда Прохоровна припоминала прошедший вечер. Старалась уйти в уже привычный мир сыщицких предположений… Припомнить то, что зацепило ее взгляд… Что показалось странным, привлекло внимание…
Десять раз, наверное, себя спросила: что было на том вечере не так? Откуда ночью вдруг взялась тревога?
Когда ложилась спать — все было в норме. Единственная мысль — скорей уснуть, забыться, отключиться. (Вон даже Софе не позвонила, не поговорила. Умаялась так.)
Сейчас лежала, таращась в потолок, слушала песнь часового механизма и зачем-то перебирала каждую минуту вчерашнего вечера: что было не так? кто повел себя странно?..
Да все. Компания как на подбор — причудливая, с вывертом. Один Сева Минкин в бархатном костюмчике чего стоит… На нос сопливый жалуется, куксится, а стоит смазливому официанту по залу пройтись — оживает, как и не больной вовсе…
Вдова — какая-то замороженная. Водку словно воду хлещет, а толком и не поплакала. Хотя платок к глазам подносила после каждого тоста… Манерничала.
Генриетта собаку кофе угощала.
Аделаида… Аделаида сама вставала из-за столика выбрать себе пирожное с подноса на длинной тумбе, что вдоль стены стоит.
А ведь такие дамочки щелчком пальцев официантов подзывают… Или кавалеров из директорского комсостава за сластями отправляют…
Надежда Прохоровна тяжело ворочалась в постели, перед глазами сновали люди, официанты, собака в юбочке; на грани сна пришла какая-то ценная мысль…
А ну ее!
Бабушка поплотнее смежила веки, свернулась калачиком и наконец уснула.
Утро началось с тяжелой головы и гадкого привкуса во рту. За шторами стояло солнце, стрелки на часах застыли в укоризненной позиции — половина одиннадцатого! (Такого разгильдяйства давненько не случалось.)
Бабушка Губкина скоренько заказала по телефону завтрак в номер — чай, бутерброды, по возможности пряник свежий — и пошла в ванную комнату — наводить утренний марафет. Умыла лицо ледяной водой, влажной расческой пригладила растрепанные бессонницей волосы…
В стакане на мраморной полочке под зеркалом плавали вставные челюсти. Причем в какой-то мути.
Надежда Прохоровна удивилась, осторожненько подцепила одну из челюстей, понюхала…
Нормально пахнет. Привычно. Каждый ветер, прежде чем опустить протезы в воду, Надежда Прохоровна надраивала их зубной щеткой, в стакан добавляла несколько капелек специального антисептика…
Откуда муть?
Стакан был грязный?
Да вроде нет… И антисептик свежий.
Загадка.
Баба Надя привередливо прополоснула протезы под струей воды, прошлась по ним зубной щеткой — мало ли какая дрянь в щелочке застряла, воду замутила…
В дверь номера тихонько постучали. Надежда Прохоровна бросилась отпирать: галантный официант вкатил в номер сервировочный столик с завтраком.
Сервис, ёжкин хвост. Букингемский дворец, часы Биг-Бен.
Чувствуя себя вполне английской королевой, Надежда Прохоровна села за, прямо скажем, низковатый столик, постелила на колени салфеточку, официант наполнил чашку чаем, кивнул предупредительно — приятного аппетита. И замер.
Ах да! Пенсионерка Губкина достала из кармана домашнего костюма приготовленную денежную бумажку, та незаметно исчезла в руке деликатного прислужника.
Ну точно королева, ёжкин хвост! Горячие булочки, свежайшее масло, сыр, колбаска, крендельки… Отзавтракала Надежда Прохоровна с отменным аппетитом.
После вызвала официанта, приготовилась сказать сердечное спасибо, но вместо предупредительного паренька в комнату зашел хмурый охранный шеф. Поздоровался с «тетушкой», нетерпеливой рукой выкатил в коридор сервировочный столик, захлопнул дверь и тяжело сел в кресло.