Однако что-то делать нужно, и Василий Макарович решил хотя бы обойти крышу по периметру, чтобы уяснить, нет ли где-то спуска, доступного человеку его возраста и телосложения.
Крыша была плоская. Он без туда прошел по краю до противоположной стены и тут увидел словно специально наваленную возле стены груду потемневших от непогоды бревен и чурбаков, поднимавшуюся до половины высоты сарая. До верха груды было чуть больше метра, и дядя Вася решил, что это не слишком высоко. Он выдохнул и сполз с крыши, рассчитав, что приземлится прямиком на толстый чурбан.
Однако груда оказалась неустойчивой и под солидным весом отставного милиционера разъехалась. Бревна с грохотом раскатились во все стороные, Василий Макарович съехал по ним, как любитель экстрима, и приземлился на четвереньки, чудом не переломав руки и ноги.
Встав во весь рост, он в который раз за этот день огляделся.
Спустившись с сарая, он непонятным образом оказался в другой части станции. Плюсом его положения было то, что здесь его не достанет рыжий пес. Минусом – то, что он снова оказался далеко от конторы, возле которой все-таки вроде бы видел зеленую машину Рудольфа. Ему снова нужно было пробираться туда, обходя сторожевого пса и другие подстерегающие на пути препятствия.
Василий Макарович пошел вдоль стены.
Стена кончилась, и он хотел повернуть влево, как вдруг заметил коренастого широкоплечего дядьку лет пятидесяти, с обветренной красной физиономией, в ватнике, наброшенном поверх драной тельняшки, – в общем, самого настоящего морского волка.
Волк смотрел на дядю Васю с интересом и делал какие-то странные жесты.
– Эй, мужик! – проговорил он, отступая за сарай. – Пойдем, я тебе кое-что покажу!
– Что? – удивленно спросил Василий Макарович.
– Иди сюда – увидишь! Погляди, что с человеком сделали… кажись, убили…
В душе у Василия Макаровича проснулся бывалый милиционер. Он не мог оставить без внимания такое серьезное заявление, устремился за незнакомцем, но слишком поздно заметил, как тот, отступив в сторону, махнул кому-то рукой. Дядя Вася сделал еще один шаг, и вдруг на его голову обрушился страшный удар.
В офис адвоката Светловой позвонила Мила. Записаться на прием у секретаря удалось только на послезавтра. С Людмилой Николаевной ей поговорить не дали, потому что в данный момент у той была беседа с клиентом, потом с двух до трех обед, после обеда встреча с другим клиентом в следственном изоляторе, а завтра она целый день в суде. Секретарша доброжелательным тоном выболтала Миле подробное расписание Светловой, так что я добыла информацию, можно сказать, чужими руками.
Офис Светловой располагался в новом бизнес-центре тут же, на Васильевском острове, на Большом проспекте.
Я распрощалась с Милой и нашла работающий телефон-автомат возле самого метро. Секретарша ответила сразу же, голос у нее был приветливый и мелодичный – как видно, адвокат Светлова умеет подбирать сотрудников.
Я вдохнула побольше воздуха и заговорила, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и ровно:
– Могу я поговорить с Людмилой Николаевной?
– По какому вопросу? – поинтересовалась секретарь. – Вы записаны?
– Нет, но прежде чем записаться, мне хотелось бы переговорить с адвокатом лично, – твердо ответила я.
– Людмила Николаевна сейчас не может с вами разговаривать, у нее беседа с клиентом, – ответила секретарь не менее твердым голосом.
Что ж, именно на это я и рассчитывала, мне вовсе не улыбалось разговаривать сейчас с самой Светловой.
– Могу вас записать на послезавтра, – продолжала секретарь. – Как ваша фамилия?
– Моя фамилия Сотникова, Валентина Сотникова! – выпалила я с отчаянной решимостью. – Пока не надо записывать, я позвоню позднее. Вы просто передайте Людмиле Николаевне, что речь идет об убийстве моей сестры Аллы Сотниковой. Она в курсе проблемы.
И поскорее повесила трубку, хотя вычислить меня по звонку было никак невозможно.
После разговора, едва переведя дух, я припустила со всех ног к бизнес-центру на Большом проспекте.
Расчет мой был прост и нахален до чрезвычайности. Если секретарша профессионально выполняет свои обязанности, а отчего-то мне казалось, что у Светловой иначе нельзя, то она передаст адвокату мои слова насчет убийства Сотниковой.
Если Людмила Николаевна никак в этом деле не замешана, она просто нахмурится и пожмет плечами. И будет ждать следующего звонка неизвестной женщины, чтобы выяснить, в чем там дело с убийством. Если же она твердо знает, что у Аллы не было никаких сестер, то насторожится. А вот если гражданка Светлова знает про убийство своей соперницы нечто большее, то она всполошится и предпримет какие-то шаги. Например, попытается с кем-то встретиться, потому что телефону важную информацию доверить нельзя, можно только договориться о встрече. Сейчас половина второго, и выскочить куда-то Светлова может только в обед, с двух до трех, потому что все остальное время у нее расписано по минутам, встречи с клиентами отменять нельзя, а то все разбегутся.
Все эти мысли посещали меня на бегу. Вот и стеклянный куб бизнес-центра. Я поднялась на третий этаж, нашла нужную комнату и пристроилась в уголке у окна в надежде, что Людмила Николаевна меня не узнает. Когда я приходила в виде курьера, то на мне была поношенная куртка с капюшоном, истоптанная лапами Бонни, и вязаная шапочка. Теперь же на мне норковый полушубок, шапки нет, зато розовый свитерок выглядывает кокетливо и привлекает внимание. Я начесала волосы на лоб и щеки, чтобы не было видно лица, и затаилась. Часы показывали без четверти два.
Что-то тяжело ухнуло в темноте и отдалось гулкой, мучительной болью. Человек пошевелился, и все тело его превратилось в источник боли. Болели руки, ноги, спина и остальные части тела. Однако сильнее всего болела голова. В ней как будто перекатывались огромные валуны или ржавые бочки из-под горючего.
Преодолевая боль, человек разлепил веки, удивленно посмотрел перед собой. Над ним нависал низкий металлический потолок, пересеченный плоской ребристой балкой, на которой раскачивался фонарь в крупной ячеистой сетке. Человек попытался приподняться на локте, но на него накатилась новая волна боли и тошноты.
Он замер, преодолевая приступ, и попытался ответить на два мучительных вопроса: кто он такой и где находится.
Ответов не было, а всякая попытка напрячь память приводила только к новому приступу тошноты и головокружения.
Где-то наверху над головой прогрохотали тяжелые шаги, распахнулась маленькая наклонная дверца, в нее потянуло холодом, просочился тусклый свинцово-серый свет. В светлом прямоугольнике показалась смутно знакомая фигура. Помаячив на пороге, этот некто обернулся через плечо и крикнул кому-то невидимому:
– Кажется, мент оклемался!
Человек, лежащий на полу, удивленно прислушался к этим словам и понял, что говорят о нем. Это он оклемался. И это он – мент.