Здесь так тихо, особенно если войти и закрыть за собой дверь. Джоззи нет, у нас с ней договоренность — я не лезу в ее домик (полторы минуты хода от моего) без крайней необходимости, типа пожара. Только она — в мой, когда захочет. А с ней это случается не каждый день. Так, наверное, лучше.
Я один, я у себя.
Но приходит Дони, бессловесная Дони из деревни внизу и справа (огни отсюда не видны), она у нас официантка и уборщица, и работа ее — самая защищенная в мире. Потому что попробуй кто обидь девушку, вся многочисленная родня которой живет вон там, за поворотом, в сельской глуши Сицилии. А бессловесная она потому, что не знает даже итальянского — только сицилийский диалект.
И приходит Дони, она несет мне сеттембрины — крошечные полевые сентябрьские цветы, нежное зелено-голубое облако. И сама ставит в вазу.
Это моя награда, Альфредо, наверное, им всем что-то такое сказал. Но больше сегодня наград не будет, будет ночь.
* * *
— Вы ведь мне расскажете когда-нибудь про свою прошлую жизнь, правда? — сказал мне на прощание Альфредо. — О том, кем вы были раньше? Подозреваю, что это интересно. Но не сегодня, не сегодня! Просто как-нибудь.
Рассказать Альфредо? Я от него не скрываюсь. Вот только интересно, что он поймет?
Ну да, сегодня я винный аналитик с европейским именем, в очередной раз с удовлетворением сказал я себе, стоя под горячей струей душа. А что происходило в моей прежней жизни? Ведь итальянцу, пожалуй, не объяснишь, что раньше были войны, которых как бы и не было, о них не следовало говорить где попало. Потом — 1991 год, август, у Белого дома. И 1993 год, октябрь, у того же Белого дома — тут для Альфредо надо, наверное, добавить «в Москве». И очень долго что-то ему объяснять.
Да ведь не только итальянцу — уже и нашим всё надо объяснять долго и подробно, а совсем юные и не поймут ничего. Потому что когда это было — я даже не про ту странную войну, а про девяносто третий год? У нас сейчас какой год — 2008-й. То есть, получается, пятнадцать лет назад. Пятнадцать! А ведь уже почти никто не поймет и не вспомнит.
Значит, раз ужин съеден и дело к полуночи, надо полежать с закрытыми глазами, сон придет мгновенно, но он не приходит — звучат голоса.
— Майор, а закурить дашь? Как тогда, на площади во Фрайбурге?
Это же Иван. А может, Шура. Я всегда их путал, потому что они — неразлучная пара. Хотя совсем не похожи. У Ивана такие неприятные, близко посаженные серые глаза. А который со сломанным носом, вдавленной переносицей — это Шура. Или наоборот? Не помню.
— А красненькое, которое ты тогда нам выдал из запасов главного командования, очень даже было ничего. Больше нет?
Это точно Шура. Или Иван?
— Ребята, где же я вам его сейчас найду? Я не в Германии. Я на Сицилии. Да приезжайте сюда — тут сокровища. Ах, какие красные. Да вот хоть Lu Patri — потрясающее неро д’авола, но из крошечного хозяйства, такое не только в России, но и в прочей Италии — разве что для коллекционеров. Ну, а я тут… Для вас — сделаю. Ребята, приезжайте.
— А денег нету, длинный шмель, — грустно говорит голос то ли Шуры, то ли Ивана. И добавляет что-то совсем несуразное: «Ты в кибитку не ходи».
— Какой еще, на фиг, длинный шмель? Какая кибитка?
— Ну и оторвался же ты от родной земли, товарищ майор. В интернете посмотри — там он, длинный шмель… Там… Просто набери его в поиске, и… Он там!
— Да что ж такое — вас ведь нет. Ребята, вы мне просто снитесь. Вы — прошлое.
Утром мне пришлось разбираться с бразильянками — напомню, в число моих подопечных по части «индустрии гостеприимства» входят все приезжающие, кто говорит на португальском и, конечно, на русском, плюс те условно англоязычные, кого на меня повесят. Так что мне предстояло встречать бразильянок в аэропорту — каком? Катании или всё же Палермо? И каким рейсом? Так или иначе, приезд их, как выяснилось, несколько откладывался. Хотя даты и рейс уже определились.
А потом — потом мне стало интересно. Вот этот тролль, с миноискателем. Что он там делал? Искал нечто из металла? Но не мины же.
А почему именно там, перед главными воротами, точнее — между воротами и моим порогом?
Значит, так: они что-то знают, а что-то нет. То, что у меня были вечером гости и оставили кровавое полотенце, а заодно покопались в компьютере, — знают? Но тогда бы они не влезли во двор, а пошли бы вдобавок ко всему прочему прямиком ко мне в дом.
Но они знают, что кто-то примерно в этом месте у стены, левее ворот — оставил… Или мог оставить… Что-то металлическое. Настолько важное, что можно впереться в ворота частного хозяйства, да так, что хозяин взбесился и…
Но не будем забывать, что инцидент на дороге был почти ночью.
Допустим: они что-то видели, но не очень хорошо, потому что темно. А что видели?
Я сделал несколько сотен шагов влево от ворот и вверх, на гребень холма, к трем соснам имени Карабаса-Барабаса. Итак, вот тут, на обочине, еще валяются куски пластика и стекла. И отсюда видно — что? Весь фасад нашей крепости, справа от него автостоянка и часовня, слева — мой домик, за ним цепочкой идут прочие, но их не видно, они уходят за стену кантины.
А теперь представим себе: темно. Ночью у нас освещены ворота, но не углы здания. Есть фонарь на стоянке справа. А у моего порога — нет, тут только лампочка над входом. А она горела? Иногда бессловесная Дони такие лампочки зажигает, чтобы хозяевам было уютнее возвращаться домой, иногда что-то путает и не зажигает. Я и без нее знаю, где выключатель, но обхожусь без него. Мне ведь не надо даже возиться с замком, дверей здесь, как уже сказано, никто не запирает. Так что я сразу, на ощупь, зажигаю свет внутри.
А, вот теперь вспомнил. Моя лампочка тогда не горела. Только тусклый фонарь над главными воротами метрах в семидесяти от моего входа.
Итак, они стояли здесь, на этом пятачке дороги, не могли двинуться — врезавшись друг в друга. Но кто-то смотрел вправо и вперед и что-то видел. Видел плохо.
Я мысленно прочертил линию от трех сосен до того места, где водил миноискателем потный тролль, и задумчиво пошел по ней. Тут всё затоптано, да и кто я вообще такой, чтобы читать следы? Я своих-то не отличу от следов Джоззи.
— Эй, Серджио, в какой комнате будут жить бразильянки? Или у них две комнаты?
— Две, в правой и левой конюшнях…
Да, все ворота цвета индиго, выходящие во двор крепости, когда-то вели в конюшни. А сейчас там очаровательные двухэтажные комнаты, со старыми балками над головой, с сохранившимися и отреставрированными конюшенными окнами, с видом на долину и на черепичные крыши наших флигелей. И еще это комнаты с недавно встроенными каминами. Настоящими. С дровами. Как у меня и прочих обитателей домиков.
Итак, следы мне не помогут. Но в целом получается, допустим, что эти, из своих черных носорогов, видели, куда скрывается с места происшествия его виновник. Видели плохо, только общее направление — к воротам. А тот, кто убегал, скрывался, он, конечно, на свет попадать не спешил. И поэтому рванул левее, где темно, дернул ручку первой же — моей — двери… А зачем он вообще полез внутрь?